— В столе лежит револьвер убитого офицера, — потирая переносицу, пробормотал городничий. — В молодости я недурственно стрелял, помнится. Тряхну стариной, послужу отчизне.
— Вас могут ранить, — сообщил Эльмпт. — Устроят вам кровопускание… А я не терплю в этом деле конкуренции. К тому же, у меня имеется ружьецо. Я, пожалуй, с вами.
— У меня имелся дуэльный комплект, — сообщил Ладимировкий. — В пору моей юности быть поэтом, художником и не дуэлировать — считалось крайне зазорным.
— Еще можно взять солдат с Бастиона, — предложил Аркадий.
— Да зачем, помилуйте? — зевнул Николай. — Чтоб они сыграли англичанам мазурку? Я видал — у них ружья еще кремневые, с трубами они обращаются куда лучше, чем с оружием.
— Тогда у англичан наверняка преимущество в людях.
— А у нас — во внезапности! Внезапность действует ошеломляюще — это вам каждый скажет. Да у нас почти дюжина человек!
Часам к десяти собрались. Мешая ругань с молитвами, разбудили квартальных надзирателей, собрали оружие, и на трех бричках отправились к Буряковой балке. Надзиратели были вооружены ружьями и саблями, у офицеров кроме холодного оружия имелось по два пистолета. Два кремниевых ружья было у городничего, два пистолета, как и было сказано — у Ладимировского. Более всего удивил доктор Эльмпт — у него оказалась отличнейшая кольтовская барабанная винтовка, с которой он некогда ходил на охоту.
— Хо-хо! Постреляем их как куропаток, — резвился Петр-артиллерист.
— Никшни… — осаживал его Рязанин-младший, взявший на себя командование.
— Жаль, времени мало, а то бы заехали к отцу Афанасию, — сокрушался Рязанин-старший. — Благословение лишним не бывает.
Но к месту прибыли загодя, где-то в начале двенадцатого. Оставив брички у дороги, подошли к морю. Несмотря на то, что почти всю свою жизнь Аркадий прожил в сих местах, ночное море по-прежнему его пугало. Сварливое в осеннюю непогоду или успокоенное льдами зимой, во тьме ночной оно казалось вратами в бездну. Умом Аркаша понимал, что море здешнее слишком мелко, чтоб в нем скрылся Левиафан или Кракен. Но казалось, что ночью в море клубится нечто темное, нехорошее, и лишь ждет своего часа, чтоб выплеснуться на берег, залить злом все побережье… Но всходило солнце, и море становилось тем же, что и обычно летом: теплым, ласковым, веселым.
Однако до утра еще предстояло дожить…
— А часовые-то, то на месте, господа! — кивнул полицмейстер. — Как бы они англичашек не спугнули.
— Да бросьте! — отмахнулся Петр-артиллерист. — Они тут не первый день плавают. Поди, и лоции составили…
Обычно скифы своих каменных баб ставили на вершины курганов. Но возле Гайтаново не то они, не то другие бездельники стащили истуканов на берег и расставили их среди камышей. И казалось, будто на берегу неутомимая и молчаливая стража, наряженная в широкие плащи.
Местный учитель естествознания выражал предположение, что изначально истуканы на холмах, а после… Нет-нет, не сошли сами, а земля опустилась вниз, и то что было возвышенностью стало дном морским. Но Аркадий в это верил не вполне: уж слишком много здесь было собрано каменных баб и все они вглядывались в море…
— А место хорошее, — одобрительно кивнул пехотный Петр. — Будет дело.
— Подождите, они еще не приплыли… — осаживал его Ники. — Под Севастополем тоже говорили, что англичашек шапками закидаем. А вышло ровно наоборот. Но место и правда хорошее…
Еще в отрочестве Аркадий изрядно исходил городские окрестности, особенно побережье, порой выбираясь верст на двадцать из города. Впопыхах названная Буряковая Балка была на удивление подходящим местом. Она занимала положение, удаленное от города и вообще от человеческого жилья, потому как считалась местом гиблым.
Аркадий в былые времена здесь купался, знал, что перекатов тут нет, однако же до заиленного дна — около сажени, и лишь за сто саженей от берега начинается скат. Далее шло несколько отмелей.
Текущий план был прост: когда шлюпка пристанет к берегу, выйти в каком-то плаще, поманить англичан за собой знаками. Когда они отойдут от берега — с криком и выстрелами наброситься на них, обезоружить и стремительно отвести от побережья.
Ждали нервно. Грелись предусмотрительно захваченной из дому перцовкой да чистым спиртом из запасов доктора. Было свежо. И не то от свежести, не то от нервов выпитое не держалось. То и дело приходилось бегать за дальние дюны, ведь за ближними, у которых они ожидали, предстояло залечь.
Полицмейстер закурил свою обычную, вырезанную из груши ароматную трубку, два Петра по новомодной, перехваченной у турков, высадившихся под Севастополем, моде, свернули цигарки.
Шло время. Аркадий опасался: а что, если англичане разгадали хитрость, что если они не придут вовсе. Но, едва миновала полночь, Эльмпт указал на точку, вспенившую линию горизонта.
— Идут!
— Вот теперь все шутки в сторону, — распорядился Ники, хотя никто и не думал шутить.
Быстро допили спирт и самогонку. Сбегали последний раз за дюны.
В сумерках дневной бриз сменился на ночной и теперь дул с берега в море.
Оттого пароходофрегат шел на машине, но ветер уносил ее шум прочь, в море. Ни одного огонька на борту не горело, и когда железная громадина приблизилась к берегу где-то на версту, Аркадию на какое-то мгновение показалось, что то самое, страшное, таящееся в море уже тут. Но он смахнул наваждение: это всего лишь люди: чужие, странные, но все же люди. Всего лишь люди.
Надо сказать, что люди на фрегате тоже не мнили себя богами. К берегу корабль приближался самым малым ходом, и матросы на носу корабля то и дело промеряли глубину. Англичане остановились саженей за пятьсот от берега. На корабле отдали якорь, но паровую машину не остановили — то было по дымам, уходящему в небо.
Приазовский ветер трепал британский Union Jack.
На корабле зажегся свет, и зачастили вспышки.
— Зажгите фонарь, — распорядился Аркадий, сверившись с записной. — Они спрашивают, здесь ли я.
Городничий достал огниво, выбил искру на трут. Тот вспыхнул, с него огонь перепорхнул на фитиль лампы.
— Осторожней! Не осветите никого!
Прикрывая окошко фонаря полой плаща, Аркадий передал спешно зашифрованный ответ.
Переговоры были недолгими. Вскоре англичане спустили на воду шлюпку — в нее по штормтрапу сошли матросы. Раздалась тихая команда — весла легли на воду заскрипели в уключинах. Шлюпка темной птицей полетела к берегу.
Когда шлюпка вышла из тени корабля, стало возможно рассмотреть дюжину гребцов, двух морских пехотинцев на носу шлюпки, и еще одного рядом с английским офицером — на корме.
— Стало быть, шестнадцать! Ничего, справимся, — заключил Ники.
Как и было условлено, отряд залег за дюнами.
Офицер на носу тщательно всматривался в берег, но едва ли что-то видел. Берег тонул в темноте. Всяк каменный болван походил на человека… Внезапно Аркадий испытал чувство симпатии и уважения к своему противнику: верно, ему страшно в чужих водах, плавать в море, со всех сторон окруженном враждебными берегами. А сейчас ему предстоит и вовсе сойти на землю, где он — чужак, и всяк его волен убить…
Дно шлюпки коснулось дна, зашелестело по песку. Гребцы подняли весла. Офицер и стрелки спрыгнули в воду, держа винтовки высоко над головами. Делали то скорей по привычке, чем из надобности: волна не поднималась выше бедра, а до песчаного пляжа оставалось не более пяти саженей.
Вот сейчас наступало самое сложное: Аркадию следовало набросить заранее припасенный плащ и соломенную шляпу, выйти из-за дюны, поманить офицера…
Меж тем, англичане были уже на берегу. Они прохаживались, разминали ноги, пробуя землю на твердость…
Сейчас… Сейчас надо вставать…
И вдруг за спинами сидящих в секрете что-то взорвалось раз!.. Только подняли головы оглядеться — шарахнуло снова. Из-за дюны обдало песком, посыпались камни, ракушки. В руку впился горячий осколок, тут же зашипел в крови.
— Окружают! — закричал Эльмпт, и тут же выстрелил из своего ружья.