Хотя все присутствующие уже поняли, куда попали по воле детектива, только леди Эвелин казалась испуганной. Наш внезапный водитель отнесся к пункту нашего назначения спокойно и теперь с дружелюбным любопытством разглядывал сероглазых людей в разноцветных одеждах, сновавших между шатрами. Об Эйзенхарте и говорить не стоило, тот, проигнорировав вопрос, открыл дверь автомобиля и закурил, вытянув ноги на пожухлой траве. Что касается меня, то у меня уже был опыт знакомства с Воронами, поэтому бояться мне было некого. Я взглянул на побелевшие пальцы, которыми леди Эвелин держалась за спинку передней скамьи и, повинуясь импульсу, накрыл ее ладонь своей.
— Не беспокойтесь, леди, — попытался я ее утешить, — даю слово, вам здесь ничего не грозит. На самом деле, все, что говорят от Воронах — не больше, чем суеверие, можете мне поверить.
Леди Эвелин благодарно сжала мою руку.
— Я верю, — улыбнулась она, хотя улыбка эта резко контрастировала с ее взглядом, полным страха и мрачной решимости. — но все же я хотела бы узнать, почему я здесь.
— В таборе живет человек, которому известно, где сейчас искать Хардли, — откликнулся Эйзенхарт. — Аматео! Я знаю, что ты рядом!
Говоря о Воронах, обыватель часто представляет себе синти, хотя схожего между этими двумя племенами мало: только кочевой образ жизни и иррациональная ненависть, которую испытывают к ним все остальные. На самом деле Вороны носят любую масть (хотя серый цвет и доминирует в их окрасе), но не спешат развеять этот предрассудок: после веков гонений им выгодно, чтобы их не узнавали. Светлая кожа, северные черты лица, — и данной им природой внешности достаточно, чтобы жители городов ничего не заподозрили. Серое оперение часто встречается среди Птиц, взять к примеру хоть Ястребов, Цапель или Сов, серым цветом глаз обладает большая часть населения северных островов, но, что самое главное, никто не ожидает, что вестник беды будет выглядеть как Джо-торговец, приезжающий в город раз в месяц на ярмарку. О нет, конокрады-синти, с их таинственными обычаями и странным языком, одетые вместо приличной одежды в вызывающе яркие тряпки, подходили на роль таинственного противника гораздо лучше.
Молодой мужчина, вышедший из-за деревьев позади машины, выглядел именно тем Вороном, которого представлял себе обыватель. Высокий и стройный, гибкий как ивовый прут, он обладал свойственной синти грацией и плавными, словно перетекающими движениями, но это была мягкость не танцора, а человека, с одинаковой легкостью способного как обчистить ваши карманы, так и перерезать вам горло. Длинные волосы, как их не носили уже больше века, были небрежно стянуты на затылке кожаным шнурком с керамическими бусинами, нитки бус лежали и поверх залатанной цветастой рубашки и старого армейского пальто со споротыми знаками различия. Этот человек был синти, но он был и Вороном тоже: на смуглом лице выделялись светлые серые глаза с тяжелым вороньим взглядом, заставлявшим задуматься о том, кто смотрел из них на тебя.
— Привет, бездушник, — поздоровался он с детективом, и в его устах это прозвучало не как оскорбление. — Чума, Канарейка и мастер Томас… ты специально подобрал такую странную компанию?
— Они сами, — отмахнулся Эйзенхарт. — Мне нужна помощь. Я хочу увидеться с Дочерью Ворона.
— Она вас ждет.
Я с удовольствием слез со скамьи, но был остановлен Вороном.
— Только двое, — предупредил он, — это не экскурсия. Бездушник и… леди Эвелин.
— Откуда вы знаете мое имя? — вскинула та голову.
Ворон весело ей подмигнул.
— Мы всегда знаем больше, чем следовало бы.
Леди Гринберг явно колебалась, думая, принимать или нет приглашение.
— Леди Эвелин, прошу вас. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной, — попросил Эйзенхарт, подходя к ней.
— Зачем? — леди Эвелин не спешила брать предложенную им руку.
Мне эта идея не понравилась, поэтому, видя, как некомфортно леди Гринберг чувствует себя в присутствии Ворона, я поддержал ее вопрос:
— В самом деле, Эйзенхарт, зачем? Если вам так нужна компания, может быть, я могу пойти вместо нее?
— Боюсь, что нет, доктор. Вы же слышали — Дочь Ворона хочет видеть именно леди. Леди Эвелин, — вновь обратился к ней детектив, — прошу. Доверьтесь мне.
Эта фраза, видимо, возымела успех, потому что девушка прекратила пререкаться с Эйзенхартом и со вздохом вышла из машины. Нам с механиком не оставалось ничего другого, кроме как ждать их в автомобиле.
Вороний табор представлял собой странное зрелище: яркие краски полотнищ на могли скрыть старость и нищету, также как и бедняцкая одежда, сушившаяся на веревках между шатрами. По глинистой почве, несмотря на сезон, бегали босые дети, то тут, то там перед очагами, сделанными из старых железных бочек, сидели старики, гревшие озябшие пальцы перед огнем. На колченогом табурете перед палаткой сидел одноногий калека и точил лезвия, черноволосая женщина несла от реки корзину с мокрым бельем. Две другие стояли над котлами, из которых доносился запах каши. Если бы не шатры вместо домов, не яркие ткани и не блеклые серые глаза шнырявших вокруг детей, представавшая глазам картина ничем не отличалась бы от жизни гетценбургского пригорода.
— С тех пор как Генри Четвертый запретил сжигать Воронов, большинство мужчин отправились на заработки в города. Здесь остались только женщины, дети и старики. Те, кого нужно защищать, кому в городах небезопасно, — пояснил шепотом Эйзенхарт, заметив, как леди Эвелин оглядывается по сторонам. — Поэтому у Воронов в таборе матриархат: женщина с самым сильным Даром выбирается Дочерью Карла-Ворона и матерью табора…
— Мы пришли, — перебил его Аматео. — И очень вовремя, потому что если ты разболтаешь еще пару наших секретов, мне придётся тебя убить.
Судя по мрачному выражению его глаз, это не было пустой угрозой.
— Почему? — удивился детектив. — Я не рассказывал ничего такого.
— Она не наша.
— Я тоже.
— Ты — исключение, бездушник, — отрезал Ворон.
Он откинул полог шатра. Под куполом царил полумрак, рассеиваемый только расставленными по углам свечами. Земля была прикрыта коврами, кроме них и многочисленных сундуков с вещами посередине стояло старинное бюро, за которым сидела пожилая женщина со статью вдовствующей императрицы. Пропустив их внутрь, Ворон молчаливым стражем встал у входа в шатер.
— Виктор, — сидевшая за столом старуха подняла глаза от бумаг. — Мальчик мой, что привело тебя сюда?
Поклонившись, детектив поцеловал протянутую ему руку.
— Вы и сами знаете, миссис Сара.
— Знаю. И знаю, где тот, кого ты ищешь. — вздохнула она и обратилась к леди Эвелин. — Дай мне свою ладонь.
— Зачем? — недоверчиво спросила та. — Собираетесь мне погадать? Потому что я, знаете ли, не верю в хиромантию.
— К чему мне гадать, если ты и сама знаешь свое будущее, Канарейка? — усмехнулась старуха. — Ладонь.
Под нажимом Эйзенхарта леди Эвелин все же протянула свою руку Вороне. То, что последовало за этим, произошло слишком быстро: из складок старого траурного платья женщина достала нож и, порезав себе запястье, позволила крови пролиться на раскрытую ладонь леди Эвелин… где та моментально впиталась, расползаясь черными змеями под кожей.
Испуганно вскрикнув, девушка отдернула руку. Чужая кровь то обволакивала кисть темной перчаткой, то собиралась змеиным клубком в центре ладони.
— Моей магии хватит на два часа, бездушник, — предупредила Ворона, привычными движениями перевязывая себе запястье платком.
Эйзенхарт снова поклонился.
— Тогда мне следует поспешить. Спасибо за помощь, миссис Сара.
— Не торопись так, мальчик. Ты ничего не забыл? — по ее знаку Аматео перегородил выход. — Тео, собери с них плату.
— Сколько? — равнодушно поинтересовался Ворон.
— Медяк с медяка, серебряный с леди.
— Это почему же? — не выдержала такой несправедливости леди Гринберг. Первый испуг уже прошел, уступив место возмущению; и леди было все равно, на кого его направить: на Эйзенхарта, настоящего виновника ее злоключений, или на Воронов. — С него медяк — а с меня целый шиллинг? Если только потому что я одета дороже, то это дешевый ярмарочный трюк и…