Так кто же это всё–таки пожаловал к нам в гости?
А пожаловал к нам…
Терехин распахнул одну дверь, затем — вторую, со стальной обшивкой.
И прямо в лицо ему уткнулся большой и чёрный пистолет. Его модель Терехин определить бы не смог — он никогда не разбирался в оружии.
Перепутала дни
— Эй, ты чего? — удивился Русаков, хватая Юрия за руку.
— Кто–то напал на неё!
— Чё, сдурел?!
— Да ты что, не слышал? Да отцепись от меня…
— А что я должен был слышать?
Юрия вдруг осенило, что его, кажется, опять посетили последствия черепно–мозговой травмы. Сперва — фекалии в туалете, теперь — визг. Самая пора идти сдаваться Назаренко. Он сел. Русаков отпустил его руку, и следователь тут же закурил.
— Так что там с моей женой? Почему это ей взбрело в голову, что меня арестовали?
— Потому что, — сказал Юрий, — у тебя на рукаве она обнаружила кровь.
— Каком ещё рукаве?!
— У рукаве… тьфу, блядь, у рубашки. Она мне позвонила сегодня, и я приехал к вам домой. Ты отдал ей в стирку рубашку, а у неё на рукаве кровь. В неё ты был одет в ту ночь, когда убили Лаховского.
— В ту ночь? — Русаков, казалось, ошарашен. — Какая ещё кровь?
Юрий начал нервничать.
— В ночь убийства ты вернулся домой очень поздно — по крайней мере, твоя жена так сказала. А вчера ты отдал ей стирать свою рубашку, в которую был одет. На её рукаве — кровь.
Неожиданно мрачное лицо Русакова расплылось в довольной улыбке, но тут же она снова исчезла,
— Нинка — дура! — сказал он. — Приду домой, и она, сучка тупая, родит раньше времени. Вот дура! И поэтому–то ты на меня и набросился с пушкой, потому что эта сука тебя навела… О, ёб, бля! А я думал, Мариша стуканула.
— А что Мариша? Я к ней пришёл, как мы и договаривались — в два. И я очень удивился, застав здесь тебя.
Русаков нахмурился.
— Договаривались? Но мне она тоже назначила в два. Вот шлюха хитрая…
— А тебе–то что вообще здесь нужно?
— Так ты не… О, блядь! Ебануться можно! У–у–у! Ни хера себе совпадения!
— Чем ты всё–таки объяснишь кровь на рубашке?
— А объяснить это просто… Кстати, Мариша что–то задерживается. Кто это там к ней припёрся?
— Никуда она не денется. Так что насчёт крови?
— Как я уже сказал — Нинка — дура! Она перепутала дни. Охуела, блядь: мужа закладывает! Короче, я, значит, в этой рубашке таскаюсь уже почти неделю. А поздно домой я пришёл… У–у–у! Как я знаю, Фантазёра убили в ночь со второго на третье августа. Я…
— Фантазёра?
— Ну, так Лаховского в психушке называли. Короче, поздно я пришёл, не второго, а первого. Второго я был в ночь вообще, и в семь утра… тьфу, блядь, вечера, уже на работе был, потому что Гаврилов раньше хотел уйти… Это всё проверить без проблем можно. Да что я тебе это всё объясняю? Не убивал я Фантазёра!
— А кровь откуда?
— А кровь вообще только вчера появилась, вот я и отдал стирать рубашку. У Люси я был вчера, она вместе со мной работает. Её это кровь. По телефону я с ней разговаривал сейчас. У неё мать в командировку уехала, а мы… ну, любовники. Вот я и отдал вчера этой сучке рубашку, чтоб постирала.
— Так а кровь–то откуда?!
— Ууу, ну порезалась она. Слушай, ну я серьёзно! Звучит наивно, может быть, но так оно и есть. А Нинка — дура пузатая, я ей устрою ещё.
Юрий ничего ему на это не ответил и ни о чём больше не спросил, поэтому мужчины замолчали. Маринин голос из коридора не доносился. «Наверное, — подумал Юрий, — она вышла в подъезд».
— Да не дыми ты на меня! — сказал Русаков тихо и немного устало. — Не выношу этот запах. Травите и себя, и других.
Юрий хмыкнул и затушил сигарету, хоть скурил её всего на две трети. В горле почему–то першило, пришлось допить остатки кофе — уже остывшего и поэтому невкусного. Да, похоже, Русаков и правда не убивал Лаховского. Но тогда кто же это сделал? Терехин?
Перекур
Открыв дверь, Марина увидела Олега, соседа.
— Привет, Мэри! — сказал тот. — Слушай, извини, конечно, ведь мы с тобой как бы в конфликте, но ты мне червонец не дашь до понедельника?
Она быстро выскользнула к нему в коридор, прикрыла дверь.
— Слава Богу! Хоть один человек нормальный пришёл!
— А у тебя что, гости?
Несмотря на то; что они вот уже два месяца как толком не общались, всё в их отношениях выглядело как и прежде. Марине всегда нравились подростки — они были такие… ну, словами это не объяснить.
— Так ты дашь червонец?
— Дам, конечно. А ты меня сигаретой не угостишь?