"Я больше, чем кто-либо, имею право считаться представителем моего поколения, крещенного кровью". Всего лишь день в "Главном агентстве по устройству жизни" - и уже труп! Он вмешался в отношения между двумя атлетами и укротительницей змей, - и все они покончили счеты с жизнью. Катастрофы зарождались в нем и ему подобных. И немедленно перед ним возникло лицо одного из ему подобных, самое враждебное, самое близкое, дышащее презрением, преданное греху честолюбия, - лицо Мангольфа! "Вот мой спутник! Он счастлив был бы увидеть меня внизу, но я выплыву, и если мы когда-нибудь попадем в преисподнюю, то безусловно вместе!" Терра торжествующе заскрежетал зубами, он мысленно провидел отдаленнейшие вехи своей жизни. Но вдруг он вздрогнул, услышав у самого своего уха взволнованный шепот. Это был Куршмид.
- Помогите мне, - шептал он, - я борюсь с невыносимыми сомнениями! Неужели вы, при своей неутолимой жажде нравственного совершенства, можете желать войны?
Терра, устремив взгляд на клубок дерущихся:
- Я хочу того, что должно быть.
- Хотят не хотят, - сказал хозяин ресторана, - а должны, - и с помощью слуг разорвал на части клубок. Для умиротворения умов капельмейстер заиграл что-то более спокойное, а дама в платье цвета резеды запела:
Нас с небес благословляет мать,
Чтоб невинность сердца строго соблюдать.
Ты скажи мне, милый, я тебя молю,
Сладко так, как ты, целуются ль в раю?
Она пела хриплым с перепоя голосом, но тем выразительнее. Когда она подняла кверху руки для материнского благословения, у нее под мышками обнаружились два больших мокрых пятна, а на рай, где целуются, она неодобрительно покосилась.
- Ваше здоровье, - сказал Гуммель, настроенный миролюбиво. - А чего вы хотите? Ничего?
Едва Терра отвел взгляд от певицы, как кельнерша спросила его:
- Нравится она вам, что ли?
Кельнерша была одета под бебе, в платьице с широким кушаком, в чепчике с прикрепленными к нему белокурыми кудряшками и с ниточкой кораллов на могучей груди.
- Воображает тоже, что она тут одна настоящая артистка. Смех, да и только! - обиженно заметила она.
- Смейтесь сколько вашей душе угодно, милая фрейлейн! Разрешите мне только ответить на вопрос моего приятеля, не терпящий отлагательства. Вы тем временем будьте добры принести еще две бутылки вина. - Сконфуженная девица удалилась, а Терра с достоинством продолжал: - Действительно, я ничего не хочу, почти ничего, или во всяком случае немногого. У меня самые простые трезвые желания, - например, чтобы мне никто не наступал на мозоли. Чтобы не отворачивались от меня, проходя мимо, и не смеялись над тем, что я хочу поведать миру, - добавил он, так как Гуммель и Куршмид слушали, усмехаясь.
Бебе принесла бутылки и без приглашения налила стаканчик себе. Терра выпил с ней, со своими собутыльниками, а третий стаканчик выпил один, все это молча и озлобленно.
- Ну, рассказывайте дальше, дружок, - попросила бебе.
- Я прохожу под унижениями, как под проливным дождем, а люди удивляются, что я не теплый и не сухой.
- Вы мне нравитесь! - вскричала бебе. - Вот уж оригинальный гость!
- Только смирение покоряет мир, - бормотал Гуммель, усталый и несчастный; его клонило ко сну.
А Терра воодушевлялся все больше, голос его окреп.
- Ваши бездарные рецепты счастливой жизни никого не убедят, пока вы не проверите их на самом себе. Строго говоря, существует только одна действенная мысль: только она и страшна тем, у кого слишком много денег и добра. То, что есть во мне в смысле морального динамита, есть и у всякой девки! - прогремел Терра в нос.
- Да что вы! - удивилась бебе. Музыка больше никого не интересовала, столики прислушивались к словам Терра; вторая кельнерша, одетая шпреевальдской кормилицей, присоединилась к бебе и стояла, опершись на ее плечо.
- Каждая девка, - гремел Терра, - имеет значение для бога, духовное величие, право на человеческое достоинство и на неприкосновенность!
- Браво! - закричали бебе и кормилица и погрозили кулаками столикам, которые ржали.
- Борьба за мое человеческое достоинство, - гремел Терра, - это раз и навсегда единственный смысл моего земного существования!
- И еще пьянство! - выкрикнул кто-то.
- Если я добьюсь уважения для себя, - Терра поднял стакан, приветствуя всех вокруг, - то я добьюсь его также и для вас! Выпьем же до дна! - Он выпил стоя, и все последовали его примеру. Бебе, всхлипывая, повисла у него на шее, кормилица сказала:
- Наконец-то к нам в заведение попал приличный человек!
От единодушных криков "ура" Гуммель проснулся; он поднял голову и попросил опохмелиться, но Терра расплатился и проворно встал.
- Только не унывайте, милая фрейлейн! - прибавил он, обращаясь к ревущей бебе. - Никто на свете не скажет вам спасибо, если вы примкнете к армии спасения. Желаю успеха!
На улице в сырой и холодной предрассветной мгле Гуммель съежился и заныл, как ребенок:
- Вот ужас! Что же мне теперь делать?
- Идти домой с господином Куршмидом.
- Какая же в этом радость? - спросил бедняк.
- Здесь еще прогуливаются одинокие дамы. Я охотно... - предложил Терра.
Писатель вдруг заплакал.
- Вы мне не друг, - сказал он, успокоившись. - Но вы первый готовы оплатить мне какую-нибудь радость. Остальные полагают, что достаточно самого насущного. У меня много почитателей, но никому и в голову не приходит, что на душе у меня все равно тяжело, есть ли у меня теплая комната, или нет. Хоть бы один только раз сняли с меня эту тяжесть, на самое короткое время, на несколько ночных часов. Я жду этого, жду и жду! - Он воздел руки к дождливому небу. Никто не прерывал его. - Пиршественный стол, с цветами и серебром, дом, полный прекрасных женщин, музыка, и все в мою честь! - От радостных мечтаний голос его поднялся до теноровых нот. - Один мой взгляд и они опьянены или стоят предо мной во всей своей мраморной красе. Они читают в моей душе, они, наконец, узнали меня, я не одинок, и мне сладко. О сладкая ночь! - И Гуммель, размахивая крылами поношенного плаща, сделал несколько стремительных шагов, устремился навстречу дымчатому призраку зари, прояснившему его разгоряченный мозг.