— Это невозможно.
— Отведите меня к нему, Николас!
— Исключено.
— Я хотел бы обсудить все с ним лично!
— Позже.
— Я требую!!!
Но это требование, прозвучавшее скорее как стон, осталось без ответа. Понимая, что разгневанный автор только добавляет волнения, Николас решил увести его со двора. Роджер Бартоломью и глазом не успел моргнуть, как суфлер уже препроводил его в кабинет, усадил в мягкое кресло и плеснул пинту хереса. А Николас тем временем вливал ему в уши елей из хвалебных слов и утешений, и драматург потихоньку смягчился.
Лоуренс Фаэторн был одновременно импресарио, совладельцем и ведущим актером труппы. И суфлер вовсе не его ограждал от встречи с расстроенным автором. Скорее наоборот — он защищал последнего от печального опыта, который положил бы преждевременный конец карьере бедняги Бартоломью в театре. Да, возможно, гнев Роджера Бартоломью и был праведным, но он не выстоял был против бурного темперамента Лоуренса Фаэторна. Николас видел, как Лоуренс, взрывавшийся, словно пороховая бочка, услышав малейшую критику в свой адрес, стирал в порошок людей посильнее Бартоломью. Душераздирающее зрелище!
Необходимо учитывать, что Роджер Бартоломью был новичком, только-только покинувшим Оксфорд. Тамошние преподаватели были о нем высокого мнения, а его стихи вызывали немало восторженных откликов. Он был умен, хоть и мучим гордыней, и достаточно подкован в драматургии, чтобы сочинить весьма приличную пьесу. «Трагическая история Ричарда Львиное Сердце» имела все шансы на успех и даже обладала некоторой художественной ценностью. Пьесе не хватало изящества, но этот недостаток с лихвой покрывала прямота, с которой она была написана.
Лоуренс Фаэторн взял текст начинающего драматурга, поскольку в пьесе имелась великолепная главная роль, которую он перекроил так, чтобы его талант засиял всеми гранями. Да, возможно, эта пьеса и истлеет, толком не разгоревшись, но она развлечет публику на пару часов и не станет пятном на добром имени «Уэстфилдских комедиантов», постепенно набиравших известность.
— Я ожидал большего, — признался драматург, когда алкоголь обратил ярость в тоску. — Я возлагал на пьесу большие надежды, Николас.
— И они оправдаются!
— Сегодня утром у меня возникло ощущение, словно меня предали…
— Ох, репетиции часто разочаровывают.
— Где, я спрашиваю, моя пьеса? Что от нее осталось?!
Это был крик души, и он тронул Николаса. Подобно своим товарищам по несчастью, Роджер Бартоломью постигал страшную правду: все не так, как он себе представлял, и драматургов вовсе не превозносят до небес. На самом деле, Бартоломью была отведена очень скромная роль. Юному выпускнику Оксфорда заплатили за его творение пять фунтов, а сегодня он своими глазами видел, как король Ричард впервые появляется на сцене в накидке, стоившей в десять раз больше.
Лоуренс Фаэторн никогда не рассматривал пьесы как выражение поэтического таланта. Для него любое произведение — это лишь подмостки, с которых он может кричать, ослепляя поклонников своим талантом. Лоуренс свято верил, что зрители приходят в театр с единственной целью — посмотреть на его игру, а вовсе не для того, чтобы познакомиться с творчеством драматурга.
— Но что мне теперь делать, Николас? — взмолился Бартоломью.
— Будьте к нам снисходительны.
Николас утешил Бартоломью как умел и поспешил обратно во двор, где приготовления шли своим чередом. Сцена представляла собой прямоугольные подмостки в центре двора, задником служила одна из стен. По сцене разбросали солому, смешанную с ароматическими травами, чтобы перебить запах навоза, доносившийся с конюшни.
При появлении Николаса все бросились к нему за советом: работник сцены Томас Скиллен, костюмер Хью Веггс, Уилл Фаулер, один из актеров, ученик Джон Таллис, переписчик Мэтью Липтон и удрученный Питер Дигби, дирижер оркестра, все еще страдающий из-за того, что препроводил Ричарда Львиное Сердце в могилу не под тот похоронный марш. Вопросы, жалобы и просьбы градом сыпались на суфлера.
Напряжение уже начинало сказываться на всех членах труппы, но Николас Брейсвелл — высокий, широкоплечий, с длинными густыми волосами и окладистой бородой — сохранял спокойствие. Он отстаивал свою точку зрения, не переходя на крик, а мягкий акцент, выдававший в нем уроженца западных графств, был бальзамом для ушей собеседников. Вскоре ему удалось сгладить все неровности и разрешить все трудности. И тут раздался знакомый голос:
— Ник, сердце мое! Подойди ко мне!
Лоуренс Фаэторн как всегда порадовал собравшихся эффектным выходом, после чего занял привычную позицию посреди сцены. Даже после трех лет работы в труппе этот человек не переставал поражать Николаса. Фаэторн мог похвастаться поистине королевской статью. Полноватый, но крепкий, среднего роста, он чудесным образом преображался и словно становился выше, когда выходил на сцену. Яркую красоту его лица обрамляли копна волнистых волос цвета воронова крыла и изысканная заостренная бородка. Лоуренс вел себя, как прирожденный аристократ, даже не верилось, что его отец — всего лишь деревенский кузнец.