Эти письменные договоры были представлены Рандольфу с тем, чтобы он ходатайствовал о помощи перед Елизаветой, и английский посланник написал по этому поводу лорду Бэрлею следующее:
«Вам известны несогласия и ссоры, возникшие между королевой и ее супругом, потому что, с одной стороны, она отказывает ему в матримониальной короне, а с другой стороны, до него дошли слухи, что его супруга ведет себя так, как невозможно допустить, и чему мы не поверили бы, если бы это не получило слишком широкой огласки. Ради устранения предмета этого скандала король решил присутствовать при аресте и наказании по закону того, кто виновен в преступлении и нанес ему величайшее бесчестье, какому только может подвергнуться человек, в особенности лицо его звания. Если шотландская королева воспротивится тому, чего от нее потребуют, и найдет средство заручиться какою-либо силой внутри страны, то ей будет оказано сопротивление и ей придется удовольствоваться помощью лишь той части дворянства, которая, к сожалению, осталась верна ей. Если же она станет искать поддержки за пределами Шотландии, то ее величество королеву Елизавету будут просить милостиво соизволить принять под свою защиту шотландского короля и лордов».
Такие мрачные тучи скопились над головой Марии в то время, когда она собиралась торжествовать победу.
Риччио, после своей исповеди, стал человеком, чрезвычайно близким сердцу Марии. Она чувствовала благородную чистоту его мечтательной любви, и чем почтительнее относился он к ней, тем теплее обращалась она с ним, считая себя вправе поступать таким образом. Она считала, что Риччио — человек с благородным умом и верным сердцем, что защищать его и сохранить его для себя повелевают ей как долг, так и сердце. Южная пылкость горела в его темных глазах. Он слагал нежные и задушевные песни, но вместе с тем придумывал смелые планы и был хорошим работником. Короче говоря, после того как Мария взглянула на него однажды глазами женщины, этот человек сделался опасен для ее сердца, а его почтительная сдержанность еще сильнее располагала ее к интимности. Теперь они оба стали влюбленными, не выдавая еще сладостной тайны своего обоюдного счастья. Мария не подозревала, что у нее в груди зарождается глубокая страсть, а Риччио видел в ее благоволении лишь сердечную доброту монархини и женщины, которой он посвятил свою жизнь.
Один астролог, по имени Дамио, предостерегал Риччио опасаться незаконнорожденного и указал ему на Георга Дугласа, сына графа Ангуса, как на его врага. Со смехом сообщил о том итальянец королеве. Ведь Георг Дуглас был ей предан и не мог посягнуть на ее поверенного.
— Я знаю, — возразила Мария, — на какого незаконнорожденного указывают звезды как на вашего врага; Дамио только боялся поискать его под пурпуром трона. Это — граф Мюррей, побочный сын моего отца. Но я завтра же открою парламент, который должен судить его по закону и произнести приговор над преступными вассалами. Держите наготове представления, которые должны возвратить нашей церкви ее прежнее влияние, Этим шагом я покажу Шотландии волю ее королевы и достигну победы!
— О, вы победите, потому что с вами Бог, Но если бы вы согласились послушаться моего совета, то обождали бы еще несколько недель с теми представлениями. У реформаторов начинается Великая неделя поста, когда наиболее ревностные пуритане имеют обыкновение собираться в Эдинбург, и Нокс сумеет выбрать такой текст для своей проповеди, что найдется опять какой-нибудь предлог смешать политическое недовольство с религиозным вопросом.
Мария посмотрела на Риччио с нежностью и, ласково положив руку на его плечо, чуть слышно промолвила:
— Вы всегда думаете обо мне и желаете избавить меня от всякой неприятности. Было время, когда ненавистная клевета оскорбляла меня, теперь же я слишком презираю людей, чтобы какой-нибудь сочиненный вами романс не разогнал у меня всякого печального настроения, навеянного злобой моих врагов. Не нашли ли вы опять чего-нибудь новенького для нашего развлечения?
— Ваше величество, когда я проходил вчера по галереям замка, вдруг услышал игру на лютне. То были удивительно приятные звуки, какие я слышал только на моей родине. Нежный, мелодичный голос пел под эту музыку, но то была не страстная песня юга, а задумчивая, глубокая печаль севера, в ней чудился свежий воздух дремучих сосновых лесов горной страны, что-то светлое и прекрасное, возвышенное и вместе с тем теплое.