Поток пассажиров поредел. Сапожник достал из свертка кусок сала, отрезал острым ножом толстый ломоть хлеба и сделал бутерброд. Поймав на себе голодный взгляд, отвернулся, быстро сжевал хлеб с салом и тщательно вытер руки о фартук.
Ко второй платформе медленно подполз состав. Вместе с другими пассажирами на перрон сошел худой мужчина в черной форменной шинели. Оглянувшись по сторонам, он направился к сапожнику, передал ему сверток и о чем-то стал шептаться, засунув голову в будку.
Нищий глянул за угол: скамья на площади была пуста. Суковатой палкой придвинул к ноге картуз, достал из кармана телогрейки горсть медяков и высыпал туда.
— Братья, сестры! Помогите калеке! — стал выкрикивать он, присматриваясь к посетителю Волкова. Тот в это время достал из шинели бумагу и незаметно сунул сапожнику. Потом пожал ему руку и быстро пошел мимо калеки навстречу спешившим к поезду людям. В этом миг нищий вдруг согнул вытянутую ногу и толкнул картуз ему под сапоги. Мужчина, не заметив, поддал его ногой. Раскатились со звоном медяки, вскочил калека.
— Братья! Сестры! За что?
Мужчина остановился, брезгливо оглядел нищего:
— Развели вшивоту, проходу нет! — И зашагал прочь.
— Ах ты, гад! — кинулся следом калека, норовя ударить его палкой. — За что я кровь проливал? Я тебе покажу, канцелярская крыса, как солдат унижать!
Выкрикивая обидные слова, он быстро ковылял по перрону, привлекая к себе внимание. За углом настиг мужчину и ткнул его палкой. Тот так яростно отмахнулся, что калека ударился о стену, и побежал. Но нищий одним прыжком догнал его и ухватился за ворот.
— Ах так! Ты меня бить! Братья! Сестры! Не дай в обиду!
Люди окружали их. Какой-то шкет смахнул с носа мужчины очки, а сердитая бабка исподтишка ткнула его в бок. Он испуганно втянул голову в плечи.
— В чем дело? Прошу порядка! А ну! — через несколько секунд милиционер оказался в центре толпы.
— Хулиганство! Проходу нет! Куда вы смотрите? — возмутился мужчина. А нищий при виде милиционера сник и пытался выбраться из толпы, но тот крепко взял его за плечо.
— Погоди, голубчик!
Вступилась женщина:
— Товарищ милиционер! Калека не виноват! Этот гражданин оскорбил его!
— Я не обижал его! Что за чушь! Вокруг загалдели:
— Солдата-калеку не трожь!
— Ишь, очки напялил, буржуй! По шее ему!
— Тише, товарищи! — крикнул милиционер. — Сейчас разберемся. Идите, идите!
Люди неохотно начали расходиться.
— Ваши документы! — потребовал милиционер. Взяв удостоверение у первого, он посмотрел на нищего.
— А ты опять здесь! Сколько раз тебя гнать? В тюрьму захотел?
Нищий, потупясь, молчал. Постовой внимательно прочитал документ.
— В таком серьезном учреждении служите, а замешаны в беспорядке. Некрасиво, товарищ!.. Некрасиво…
— Что вы меня отчитываете? У меня вон у самого очки сбили! Я не виноват!
— Ладно уж, идите, — отпустил его милиционер. — Тут сам черт не разберется.
Мужчина заспешил к трамвайной остановке. Когда он скрылся, нищий улыбнулся:
— Ты всегда кстати, Горлов. А то смотрю, ребят нет. Решил сам…
— Тебя прикрываю, — улыбнулся в ответ Сергей.
— Что за птица?
— Савельев. Работник телеграфа. Волков видел?
— Нет. Я этого типа схватил уже за углом.
— Скажешь, что убежал.
— Да он ко мне и не подойдет. Белая кость…
Но Волков все-таки подошел.
— Что, обидели, брат? — обеспокоенно спросил он.
Эта фотография пользовалась большой популярностью у жителей Кавминвод. Но никто не подозревал, что создана она была чекистами и не раз служила местом встреч со Степовым.
— Убег, гад, — скрипнул зубами нищий и трясущимися от гнева руками поднял картуз. — Я бы ему башку размозжил, буржую промятому!
— Наверное, близорукий он, не видел, — успокоенно сказал сапожник и протянул нищему горсть собранных на перроне медяков.
— Поди уж половину прибрал?
— Надо же, как люд озверел. — вздохнул Волков и спокойно зашагал прочь.
ПРИСТУПИЛА К АКТИВНЫМ ДЕЙСТВИЯМ ГРУППА ПОЛКОВНИКА ЛАВРОВА, ПРИБЫВШЕГО ОТ ВРАНГЕЛЯ. СВЯЗЬ СО «ШТАБОМ» ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ ПОКА ЧЕРЕЗ БАНДУ МЕНЯКОВА.
ДОСТОВЕРНО: С ПОНЕДЕЛЬНИКА ПО ЧЕТВЕРГ СЛЕД. НЕДЕЛИ БУДЕТ НАЛЕТ РАЗЪЕЗДА ЛАВРОВЦЕВ НА ТЕР. КОН. ЗАВОД ЗА ВЕРХОВЫМИ ЛОШАДЬМИ И МАТКАМИ. ОКОЛО 50 САБЕЛЬ.
Резолюция Долгирева на записке Степового: