Поликена собрала щепоткой крошки печенья, отряхнула подол и налила себе рюмочку.
— Об этой святыне еще итальянец один, прости господи, не упомню его имени, в прошлом столетии писывал. Стоит храм на самой горе, верстах в семидесяти от Баталпашинской у реки Теберды. Фрески на куполе разрисованы, гробницы в нем и крест каменный. Только многие лета в запустении была святыня господня, служа местом приюта разве что скоту в ненастную погоду. И вот две послушницы из сестер милосердия приняли на себя нелегкий труд. Мне тогда годков семнадцать, поди, было. Стараниями нашими, особенно сестры Евдокии, признанной строительницы, у подножия горы возникла женская обитель — Спасо-Преображенский монастырь. На пожертвования утвари церковной купили, установили иконостас, на вершину горы в четыре версты дорогу в камнях прорубили. И все сами, трудом своим тяжким. А в девяносто шестом, октября двадцать второго дня, освятили храм во имя преображения господня. Впервые после молчания долгого раздалось в нем слово божие!
Монахиня Аграфена, молчавшая до сих пор, перекрестилась и будто для себя молвила:
— Труды-то какие положены. Почитай, вся жизнь отдана делу господню. А ноне, говорят, безбожники да богохульники злобствуют в святом храме, надругаются.
Она многозначительно глянула на Лаврова. Тот закивал головой и глубоко вздохнул:
— Только ли над храмом святым? Над народом русским измываются, жидам Россию продали.
Аграфена подхватила:
— Кабы мужиком была, прости господи, давно бы уж на коня села да айда рубить головы нехристям. А тут разве чем поможешь делу правому?
— Так предлагают ведь! — возразила Поликена. — Сестер наших по окрестным станицам пустить. Шпионить да смуту в народ сеять.
— И то дело! Слава те, господи, надоумил Яков Александрыч.
— Подумаю, — вздохнула настоятельница.
— Подумай, матушка, подумай. Как и Сентинский храм святой восстанавливала, вступайся за дело господне. — Аграфена захлопотала у стола, подставляя гостям закуски.
В коридоре раздались топот и голоса. Аграфена выскользнула из кельи, но сразу же воротилась.
— Яков Александрыч, батюшка, бусурманы там твои что-то тебя кличут.
Лавров вышел.
— Что же вы молчите, матушка? — спросила Муратова. — Поможете делу правому?
— Творец наш дал нам два уха, голубушка, да только един рот, указуя на двойную работу ушей в сравнении со ртом.
Снова замолчали.
Вскоре вернулся в келью Лавров, нахмурившийся, озабоченный.
— Лазутчика захватила охрана. Говорит, будто из Кабарды идет. Прослышал о нашем отряде да заплутал ночью. Хотел в саду монастырском отсидеться. Что-то он мне не нравится. Допросить бы надо… Позволишь, Елизавета Петровна?
— Избави бог! А вдруг помрет ненароком. Грех на душу не возьму! О прежнем, считай, договорились. А уж этого мазурика вези куда ни то, да там и допрашивай. Не обессудь, не могу дозволить…
— И на том спасибо, матушка. — Лавров обернулся к офицерам. — Поехали, господа!
Утром в лесной сторожке, затерявшейся в глухой чаще, Лавров и Лукоянов присутствовали на допросе.
В потрепанной черкеске, уставший и голодный парень сидел на лавке между двумя крепкими кабардинцами, прислонившись затылком к обшарпанной закоптелой стене. В уголках рта запеклись бурые пятнышки крови. Он изредка болезненно морщился.
— Значит, хорунжий Никулин? Где служил?
— В Осваге у полковника Ракитного.
— В приятели набиваешься? — удивился Лавров. — Я дружил с Ракитным, но тебя что-то не помню.
— Я тоже вас вижу впервые.
Плечистый, ладно скроенный парень с крохотными усиками на верхней губе отвечал спокойно, даже несколько безразлично. Не юлил, не угодничал, и это еще больше бесило Городецкого.
— Значит, ты мой коллега? Но, как контрразведчик, ты должен знать, что таинственных пришельцев расстреливают.
Городецкий ехидно улыбался.
— Что делали в монастыре?
— Я не был в нем. Зашел в сад. Там и взяли.
— Зачем шли в монастырь? — допытывался Лукоянов.
Никулин устало вздохнул.
— К чему все это, господа? Я уже говорил…
— Откуда идете?
— И это вам уже известно. Но я повторю. Иду из Кабарды. Был в отряде Адилова. Он убит в бою. Начались облавы. Решил уйти. Вспомнил, как Адилов рассказывал о Лаврове. Решил найти его.
— Врешь! — прервал Городецкий. — Две недели назад наши люди были в горах. Жив-здоров атаман Адилов!
— Недели! — горько усмехнулся Никулин. — Что они значат сейчас, эти недели, когда огромная Россия, и та за одну ночь стала красной!
— Мы проверим! — пригрозил Лавров. — И если врешь — не завидую.