— Я все расскажу, гражданин следователь, все. Меня познакомил с Дружининым Кумсков. В Цветнике, летом прошлого года… «Штаб» собирался у меня и Кумскова… Типографию достал Дружинин в Лабинской… В декабре… Вроде бы у брата…
Следователь едва успевал записывать.
«О нальчикской организации. Главный — Лобойко. Скрывается на хуторе Ашабове. Живет под фамилией Верблюдова. Дружинин приносил протокол заседания чека (от руки) о том, что обстановка в губернии обостряется. У Доценко бланки с удостоверениями и печатями прячутся в сарае, в старом валенке…»
Зуйко назвал имена «подпольных миллионеров», снабжавших организацию значительными средствами, указал многие адреса этих лейзеровичей, деасамидзе, самотейкиных и прочих представителей былой купеческой гильдии.
На очной ставке с Дружининым сказал коротко:
— Хватит, Александр Кириллович! Все кончено. Они все знают…
— Сволочь! Тряпка! Слюнтяй! — взвизгнул Дружинин.
Зуйко безучастно пожал плечами и отвернулся.
В этот день и Дружинин дал первые правдивые показания.
— Приехал я в Пятигорск для занятий музыкой в июне. Знаком был только с Кумсковым. Через него узнал Зуйко, позднее — Доценко. В убеждениях мы сходились. Начали искать пути помощи зеленым, которыми в то время командовал Меняков. Для связи был доктор Акулов, которого позднее заменил Доценко. О ходе деятельности штаба могу сообщить следующее…
ЛЕНОЧКА! МИЛАЯ! СТРАШНО СКУЧАЮ. ПОЗАВЧЕРА ПРОЕЗЖАЛ ТО МЕСТО, ГДЕ ВСТРЕТИЛИСЬ МЫ С ТОБОЮ В ПЕРВЫЙ РАЗ, И НА СЕРДЦЕ НАХЛЫНУЛА ТОСКА. ПОМНИШЬ: ВОСЬМАЯ ВЕРСТА ОТ КАЛИНОВКИ И ОГРОМНЫЙ ТОПОЛЬ? МИЛАЯ! КАК Я ХОЧУ ТЕБЯ ВИДЕТЬ! ЦЕЛУЮ МНОГО-МНОГО РАЗ. ТВОЙ НАВЕКИ САША.
— Объявился, наконец, — ворчливо пробурчал Долгирев, чтобы как-то скрыть свою радость по поводу нового сообщения Степового. — Переведи-ка мне эту любовную записку.
Бухбанд понимающе улыбнулся.
— Просит встречи. Видишь — «скучаю». Послезавтра я должен быть на восьмой версте от Калиновки, у тополя. Вызывает, как видно, не зря.
— Ну что, собирайся. Я срочно доложу Полномочному Представительству, что все в порядке. Русанов уже который раз беспокоится. А вы там посоветуйтесь, как дальше. Вывести надо так, чтобы комар носа не подточил.
— Понимаю, — задумчиво произнес Бухбанд. — Только не просто это будет сделать.
— А кто сказал, что просто? Но Степового надо сохранить, ты не хуже меня знаешь.
— Операция во многом зависит от положения в банде Лаврова.
— Что ж, постараемся создать подходящее. При встрече обговорите детали. Передай Степовому, что Центр благодарит его за работу. О том, что жена и сын умерли от тифа, пока не рассказывай. Ему и так нелегко, а надежда согревает человека.
Отзвуки короткого боя под Орловским не донеслись сюда, в хуторок, притулившийся к тихой речушке.
Конарь велел никого не пускать к себе. Сборы уже окончились, но он медлил отправляться в путь, поджидая гонца от Мавлюты. Тяжкие думы одолевали атамана.
Третий год он в седле. Третий год не знает покоя, рыщет по хуторам и станицам. Раньше он любил тихие вечера, когда мерно журчала вода, а он окунал руки в теплое зерно и следил, как струится меж грубых крепких пальцев хлеб. Так же вот убежало все: и покой, и довольство. Все, что дорого было сердцу. Осталась только злоба, неукротимая ярость к тем, кто посмел отобрать нажитое за долгие годы добро. Где оно сейчас? Где его мельницы, амбары, набитые первосортной мукой? Все пустит по ветру эта мужицкая свора, эти лодыри. Жечь, крушить все вокруг! Пусть помнят о его гневе и страшатся его расправы!
Ему сорок семь. Возраст, когда хочется, чтобы рядом был верный друг, добрая жена да взрослый сын. Чтобы была своя семья… А он одинок. Одинок, как старый степной волк…
Конарь хмурился, тянул шмурдяк из большой глиняной кружки, изредка откусывая хрусткий огурец.
Кто ему дорог, кому он нужен? Щербатому? Скибе? Разве что эти двое только и были близки ему. С ними он начинал, с ними и кончать будет. Как верные псы, как тень его следуют рядом, прикипев к нему душою. Да полно, будет! Душою ли? Что они без его корма, без подачек, без его сотен и сабель? Так, вшивота… Э-хе-хе…
Конарь прислушался. С улицы донесся шум голосов, топот копыт. Затем кто-то прогрохотал по крыльцу и резким ударом пнул дверь. Конарь схватил маузер, но тут же отложил его. В дверях стоял порученец Лаврова. Щека в крови, весь в копоти и пороховой гари, потный, грязный, злой. Осатанелыми глазами он шарил по комнате, не в силах выговорить ни слова. Из-за его спины кто-то вытолкнул бледного, испуганно дрожащего Скибу.