— Что за полномочия у Пономаренко?
— Неизвестно.
Долгирев задумчиво рассматривал карту.
— Время есть. Что еще?
— Отряды второй Блиновской дивизии крепко потрепали крупный разъезд Лаврова. В банде участились побеги. Городецкий свирепствует. Лавров уклоняется от боев. Он, видимо, почувствовал, чем можно привлечь казаков, и выбросил лозунг «учредилки». Наиболее реакционно настроенные офицеры выступают против демократических лозунгов. Расхождения во взглядах обострились, поговаривают даже о неминуемом раздроблении банды.
— Ясно. Кого пошлем за эмиссаром?
Бухбанд за минуту задумался.
— Пожалуй, из оставшихся лучше Моносова никто с этим делом не справится. — Яков Арнольдович вопросительно глянул на председателя.
— Что ж, пусть так и будет, — согласился Долгирев. — Кстати, сообщи ему, что решением коллегии семье его выделена материальная помощь.
Уже несколько минут длилась беседа, а Павел Моносов все еще не мог сообразить, зачем его вызвал Бухбанд. Яков Арнольдович интересовался, как семья, как детишки. Павел отвечал уклончиво. Он считал, что не к лицу чекисту плакаться: разве только его дети болеют, разве кто из его товарищей хоть когда поел досыта? Всем сейчас достается. Он знал, что и сам Бухбанд питается так же, как все.
— Слушай, Павел, — бодро вдруг начал Бухбанд. — У нас тут такое дело… — И замялся. Поручение Долгирева оказалось вовсе не таким уж простым. Яков Арнольдович боялся ненароком обидеть чекиста.
— В общем, у нас тут три обеда в столовой освободилось. Надо будет их забирать. Для ребятишек…
— Почему это мне? — насторожился Моносов.
— Да потому, что у тебя самое трудное положение, — сердито ответил Бухбанд.
— Ну и что?
— Ну и ничего! Это не мое решение, так считают твои товарищи. И потом, Полномочное Представительство выделило тебе миллион рублей. Получишь их у Калугина.
— Спасибо, — смущенно ответил Моносов. — Деньги я возьму, это большая помощь. А обеды… Я ж понимаю, что товарищи от себя отрывают.
— Слушай, — Бухбанд нахмурился. — А если товарищу твоему будет плохо, ты откажешь в помощи?
— Что за вопрос, Яков Арнольдович!
— А если твою помощь, которую ты предложишь от чистого сердца, отвергнут? Как ты это воспримешь?
Моносов молчал.
— И потом не забывай: сам-то, как и мы, перебьешься. А это для детей. Им продолжать наше дело. Они должны быть здоровы. Понял?
— Понял. Спасибо!
— Ну слава богу! — облегченно вздохнул Бухбанд. — Теперь давай о деле. Ты бывал в Минводах? Знакомые там есть?
— Нет, знакомых не имеется. А бывать… Кажется, один раз, когда на «Тимофее Ульянцеве» служил. Бронепоезд тогда в Баку на ремонт отгонял. Часа три, не больше мы там стояли.
— Вот и прекрасно, — сказал Бухбанд. — Есть тут одно поручение, Павел Сергеевич.
Они обсуждали детали операции недолго. Задача была предельно ясной, а остальное, как любил говорить Бухбанд, было делом техники. Но не успел он высказать Павлу свои напутствия, как в кабинет вошел дежурный. Вид у него был суровый. В руке зажата окровавленная бумажка.
— Убит Веролюбов…
Бухбанд растерянно поднялся.
— Где? Как?
— У самого дома. Шагов двадцать не дошел. В спину…
— Ограбление?
— Нет! — твердо ответил дежурный. — Два удара. Один — в сердце. Ножом вот это приколото. — Он протянул бумажку.
На заплывшем от крови клочке печатными буквами было выведено «Группа действия».
— Гады, — скрипнул зубами Бухбанд. — Где он?
— Труп в городской больнице. Вот освидетельствование врача.
— Я же еще вчера разговаривал с ним, — тихо прошептал Моносов. — Как же так?
Ему никто не ответил.
…Они шли через весь город. В Красную слободку, на третью линию. У дома, где квартировали Веролюбовы, белела табличка с номером 69. Остановились.
— Сюда. — Бухбанд тихо открыл дверь.
В полутемной неприбранной комнате разметалась на старенькой ржавой кровати Анна. Она безучастно смотрела на вошедших. По ее красивому, в одну ночь постаревшему лицу бежали слезы. Неподвижно стоял на коленях семилетний Колька, обняв босые материнские ноги и прижимаясь к ним мокрой щекой. Василек, которому исполнилось полтора года, голышом ползал по полу и недоумевал, почему это вдруг на него никто не обращает внимания, почему мать не смеется над его шалостями. А четырехлетний Витька тут же подошел к Бухбанду и, глядя ему в глаза, не по-детски твердо сказал: