Начинался рассвет. Подпоясанная алым кушаком зари, степь тихонько выдыхала некрепкий парной туман, и он стелился рваным покрывалом меж холмов. Брызнули первые лучи солнца, и, словно отсвет их, заиграл на щеках девчонки яркий румянец, когда подъехал к ним широкоплечий парень в кубанке. На мгновение взгляды их встретились. Девушка тут же опустила глаза, но свет их еще долго ласкал загрубевшее в битвах и невзгодах сердце чекиста.
Яков не мог понять, что произошло. Только степь вдруг стала такой яркой, что ему пришлось зажмуриться. А сердце застучало гулко и радостно. Куда девалась его уверенность! Язык сделался неповоротливым, оробел казак, притих, только глазом косит в сторону.
И девчонка молчит, зардевшись, лишь стыдливо придерживает на груди разорванное бандитом платье.
Опомнился Яков: «Что же это я! Ведь холодно…» Быстро снял черкеску и неуклюже набросил ее на плечи девушки. Та попыталась было возразить, но Яков широко улыбнулся и ласково потребовал:
— Бери, чего там! Согрейся хоть!
Она благодарно кивнула, закуталась поплотнее.
Несколько минут ехали молча. Милиционеры скакали чуть впереди, изредка оглядываясь и понимающе улыбаясь.
Чуть охрипшим от волнения голосом Яков несмело спросил:
— Ульяной, что ль, зовут тебя?
— Ульяной, — просто ответила девушка, и снова полыхнуло из-под черных ресниц струящееся пламя.
— А правда, что ты дочь священника? — и Яков смущенно улыбнулся.
— Та правда ж, — ответила на его улыбку Ульяна. — Только никакой он теперь не священник. Расстригли батяню за безверие. Он вот и мне в комсомол разрешил поступать. Хороший он у меня, только пьет очень. А люди злые, не любят его за то, что «господа предал». А где он господь-то, когда вокруг такое творится…
— А мать твоя где?
— Маму не помню, она умерла, когда я еще маленькой была…
— А-а-а… — только и мог сказать Яков.
Подъезжали уже к первым хатам. Лениво брехали собаки, хозяйки выгоняли коров со двора. Ульяна вдруг застеснялась, сняла черкеску, стряхнула с нее дорожную пыль и протянула Якову:
— Я лучше так. Увидят ведь…
Гетманов понял, протянул руку и, забирая одежду, слегка прикоснулся к пальцам девушки. Ульяна вспыхнула вся и закусила губу. В глазах ее неожиданно блеснули слезы. Девушка быстро отвернулась.
— Ты… чего? — растерянно спросил Яков.
— Ничего, — Ульяна ладошкой, как-то совсем по-детски смахнула набежавшую слезу и насупилась.
— Я, что ль, чем обидел тебя? — допытывался Яков.
— Нет, так… — попыталась девушка за беззаботной усмешкой скрыть охватившую ее печаль.
Но это не удалось ей. Гетманов видел, как переменилась Ульяна в несколько минут, словно сжалась в тугой комочек. Так пугливый степной зверек настораживается, почуяв опасность. Слез уже не было, только губы стали жестче, да пролегла меж бровей упрямая складка.
— Мне тут все одно не жить! Засмеют… С мужиками, мол, была… — Ульяна криво усмехнулась. — Ух, и злющие у нас бабы!
— Неужто страшней бандитов Конаря? — улыбнулся Яков.
— А ты не смейся, — губы Ульяны дрогнули. — Правду говорю, житья не будет.
— Тогда поедем со мной!
— Ишь, чего удумал! — Ульяна искоса глянула на парня: не смеется ли опять.
Однако глаза Якова были серьезны и ласковы.
— А что, в самом деле, тут плохого? — Гетманов стал горячо агитировать девушку. — Вот только наших догоним, а там и в город. На работу устроишься, учиться будешь…
Он собирался еще сказать что-то веское, убедительное, но Ульяна вдруг резко оборвала его:
— Пожалел, что ли?
Яков осекся, обиженно посмотрел на нее и в сердцах неожиданно выпалил:
— Дурочка! Нравишься ты мне! Понятно?
Ульяна снова вспыхнула до корней волос и отвернулась. Пунцовая мочка уха с маленькой дырочкой для серьги была такой нежной и беззащитной, что Якову неодолимо захотелось тут же поцеловать ее. Но он ни за что на свете не мог позволить себе этого, потому что боялся неосторожной лаской обидеть девушку, спугнуть то новое, что появилось между ними. Он не заметил, как проехали улицу из конца в конец, и вздрогнул, когда Ульяна глухо сказала:
— Все. Вот наша хата… Остановились.
Яков заглянул ей в глаза:
— Значит, не веришь?
Ульяна потупилась:
— Как же так, сразу?
— Ну давай я потом заеду за тобой? — с надеждой спросил он.
— Не знаю. Батяню надо увидеть…
— А не раздумаешь?
— Может, и раздумаю. — Глаза Ульяны вдруг озорно блеснули, и Якову почему-то стало легко и весело от этого, — Подожду, подожду, да и раздумаю…