— О, пастух, — обратилась к нему, приблизившись, путница, — скажи мне, не знаешь ли ты юного Дафниса, что пасет, говорят, своих коз на предгориях Этны. Если известно тебе, где он живет, покажи мне дорогу к нему. Давно уже ищу я его среди здешних скал и ущелий.
Дафнис смотрел на говорившую и не верил глазам. Эта величественная златокудрая дева с блестящими украшениями на голове и груди, огнецветном плаще и богатых пурпуровых сандалиях искала его.
— Кто бы ни была ты, — начал он, — богиня или смертная знатнорожденная дева, ты пошла верным путем. Дафнис, которого ищешь ты, — пред тобою. Другого с этим именем нет среди пастухов в наших краях. Скажи мне теперь, кто ты и почему искала меня?
— Имя мое Химера. Я — дочь царя Демоника, который правит в городе на морском берегу по ту сторону этой горы. Он получил недавно прорицание оракула, приказавшего ему, во избежание заразной болезни, грозящей стране, отправить дочь на поиски синеглазого Дафниса с тем, чтобы стать женою ему на том самом месте, где этот пастух пасет своих коз. Я вижу, юноша, что ты, — действительно, Дафнис, ибо, глаза у тебя блестящего темно-синего цвета, а потому я готова исполнить приказание бога.
И спокойным движением белой руки назвавшая себя Химерою дева стала отстегивать золотую пряжку огненно-красного плаща на своем покатом плече.
Дафнис продолжал глядеть ей в обрамленное золотом кудрей и подвесок лицо, с глазами цвета темной фиалки, и неожиданно вспомнил, что именно эти нечеловечески красивые черты чудились ему в ночной тишине, когда он лежал с закрытыми крепко глазами.
Шагнув навстречу Химере, Дафнис поцеловал ее в розово-алые губы и стал помогать немного смутившейся деве снимать сверкающее ожерелье с белой, ароматным елеем благоухающей шеи и украшенную цветными камнями диадему с мягкого золота волос…
На закате солнца Химера неожиданно стала прощаться, говоря, что ей надо идти обратно к отцу. Как ни уговаривал деву юный пастух остаться с ним навсегда, как ни просил он свою возлюбленную позволить ему проводить ее, хотя до ворот города, где правил ее отец Демоник, дева была непреклонна.
— Нет, оракул мне приказал идти туда и обратно без провожатых, — говорила она.
— Дай тогда мне еще раз поглядеть на твое лицо, ибо я боюсь, что никогда его вновь не увижу, — просил пастух.
— Смотри, — последовал короткий ответ.
И когда Дафнис впился взором в лицо так неожиданно подарившей ему пыл своей страсти Химеры, он вдруг вскрикнул и отшатнулся.
Лицо, которое он так недавно еще покрывал поцелуями, вдруг озарилось каким-то странным светом, и черты его сделались несколько иными, более неземными и прекрасными. Дева стала значительно выше ростом, сияние же до того ослепительным, что Дафнис не выдержал и зажмурил глаза.
— Прощай, пастух, и помни свою… Химеру, — послышался звонкий и нечеловечески смеющийся голос.
Когда Дафнис поднял ресницы, около него не было никого. Лишь аромат роз носился на том месте, где стояла его чудесная гостья.
Ярким светом блестела в вечернем небе звезда Афродиты. Дафнис не знал, что не он один имел возможность любоваться Химерой. Притаившись в зеленых кустах, вся дрожа от гнева и страсти, видела Номия свидание вероломного пастуха с приходившей к нему в пурпур и золото разодетой горожанкой.
Затаив в душе месть, покинутая Дафнисом возлюбленная стала выжидать лишь удобного времени, чтобы ему отомстить.
И вот однажды, когда юный пастух спал в знойный полдень среди кустов олеандра, она развела поспешно огонь и, раскалив на нем бронзовый наконечник копья, подкралась к спящему и выжгла ему оба глаза.
С криком боли и ужаса вскочил ослепленный пастух, но пред ним была одна только красная тьма, и чей-то злой смех раздавался среди этой тьмы, становясь все тише и тише.
Потом смех стих вовсе и вокруг молодого слепца слышалось только блеяние коз…
Лишь поздно ночью отыскали попавшего в беду товарища пастухи.
Лишившись зрения, Дафнис перестал пасти стадо. Из жалости к ослепшему юноше женщины и девы заботились о нем больше, чем прежде. Ибо даже и с повязкой на глазах Дафнис все еще был красив, а его флейта пела так страстно и жалобно, что все слушавшие певца невольно отирали порою на щеках свои слезы.
— Скажи нам, ты очень несчастлив, что не можешь более видеть ни синего неба, ни зеленой травы, ни ярких цветов, ни проникающих в сердце женских улыбок, — спрашивали иногда у молодого слепца любопытные.