Точно так же произошло и сейчас. Женщина вздрогнула, быстро прошла назад в квартиру и закрыла за собой балконную дверь. Последнее, чего бы ей хотелось, чтобы проснулся ее двоюродный брат, Эдвард Попельский, с которым она жила уже два десятка лет. В течение всех этих лет, единственные споры, что вспыхивали между ними, касались неожиданных пробуждений кузена: то сквозняк стукнул незакрытым окном по фрамуге, то коммивояжер слишком громким голосом рекламировал во дворе собственные товары, то служанка слишком громко молилась на кухне. Все эти события резко прерывали сон Эдварда, который ложился спать в пять утра и не привык вставать до часа дня. Обеспокоенная Леокадия подошла к двери в спальню кузена, окна которой выходили во двор, точно так же, как и окна спальни его дочки Риты, и кухонное окно. Пару минут она прислушивалась, не привел ли чудовищный грохот старых железяк к результату, которого она опасалась. Что ж, произошло то, чего она боялась. Ее двоюродный брат уже не спал. Он стоял у входных дверей и держал в руке телефонную трубку. Ой, не надо было класть трубку правильно, упрекала Леокадия саму себя, так что было делать, если с шести утра Эдварду названивали из отделения? В конце концов, он бы проснулся и устроил ей Голгофу.
Сейчас Эдвард стоял в прихожей и молчал, всматриваясь в телефонную трубку, словно бы видел там живого человека. Вдруг он что-то сказал возбужденным тоном. Леокадия быстро прошла на кухню и закрыла дверь за собой, чтобы не подслушивать. Только ее тактичное поведение ничего не дало. Эдвард кричал на всю прихожую, и она слышала каждое его слово.
— Вы что, пан начальник, по-польски не понимаете?! — Его двоюродная сестра уже поняла, что ее кузен разговаривает со своим шефом, начальником следственного управления. — Я что, неясно выразился?! Я отказываюсь браться за это следствие и отказываюсь сообщать о причинах этого отказа! Это все, что я могу пану начальнику сообщить!
Леокадия услышала грохот брошенной трубки, скрип пола в гостиной под ногами, после чего — характерный звук вращения телефонного диска. Звонит куда-то, подумала кузина, быть может, желает извиниться перед этим Зубиком? Теперь ее брат говорил намного тише. Леокадия вздохнула с облегчением. Не любила она, когда Эдвард ссорился с начальством. Он никогда не желал сообщить ей о причине этой ссоры, а она торчала в нем словно заноза, заставляя его надуваться и багроветь от не находящего выхода гнева, а ведь все это могло закончиться сердечным приступом. Ну хотя бы разик он себя переборол и доверил ей секрет собственных отношений со своим грубоватым начальником! Ведь помогло бы! Почему он не желает поговорить об этих конфликтах, ведь он не скрывает перед ней никаких тайн, касающихся даже наиболее секретных следствий? Он же прекрасно знает, что она бы молчала как камень!
Леокадия взяла из кладовки прянички "юрашки", которые утром купила у Залевского, после этого положила в кофейник свежерастолченные[11] кофейные бобы и залила их кипятком. Скрипнула половая доска и зашелестели портьеры. Брат закончил разговор, прошел в гостиную, заслонил солнечный свет шторами и теперь, наверняка, сидит под часами с папиросой и газетой, подумала женщина, ставя приборы на подносе.
Практически все ее предположения исполнились — за исключением газеты, которая все так же лежала на столике в прихожей. В гостиной толстые зеленые портьеры были затянуты, зато на украшенном лепниной потолке горела люстра. Эдвард Попельский сидел в кресле под напольными часами и стряхивал пепел в пепельницу в виде раковины. Одет он был в брюки из толстого сукна и вишневую тужурку с черными, бархатными отворотами; на ногах блестящие от крема кожаные тапочки. На лысой голове были видны следы мыла для бритья и один небольшой порез. Подкрашенные черной краской коротко подстриженные усы и борода окружали рот.