Дед все чаще приезжал вместе с Лали. Она была на два года старше Сына и уже стала красавицей. Мать завидовала. Она говорила Сыну: «Поворачивай голову набок, будет не так заметно». Но он откидывал голову назад, как Дина. Мать считала, что глаз навсегда испортил картину. Сына больше волновало, что он начал вонюче пахнуть потом. Его нос так удлинился, что лез в рот. Он стеснялся Лали. Лали спрашивала его, постоянно: «Ты уже целовался взасос?» От этого жужжания невозможно было избавиться.
Дед ездил в Тбилиси почти каждую неделю. Третья жена выносила маленький чемодан с нижним бельем и варенными вкрутую яйцами. Он шел пешком на вокзал. Ему казалось, что все всё знают и сплетничают. Он вздрагивал, когда его спрашивали о здоровье Отца или Сына. В это время в моду входили золотые коронки, и его пациентами становились начальники разных рангов. Но никто не мог помочь его мальчику, никто. Паровоз выплевывал ему в лицо черный дым.
Дед верил в народную мудрость. В вагоне он заводил разговоры с крестьянами, что ехали торговать в Тбилиси. У моих знакомых, знаете ли, сын… Крестьяне почтительно слушали городского доктора. Красивый мужчина, перстень на мизинце. Они понимали, что Дед рассказывает о своем.
Мать ничего не замечала. Хотя смотрела в оба глаза. Да, глаз, если бы не глаз. Цопе уже начал делать пластические операции. У одной девушки он достал кость из бедра и вставил ей в подбородок. Он делал новые носы, вздернутые, как у русских. Они получались одинаковыми, хотя Цопе искренне верил, что каждый раз лепит что-то другое. Носы стали узнаваемы. Их называли его именем, «нос Цопе».
Мать познакомилась с Цопе. «Советский танк, — говорил о Матери Отец, — не остановишь». Но Цопе не оперировал детей. И пока ни одному мужчине не сделали пластической операции. Мать знала, что Отец не согласится. Сын ведь не баба.
Дед молился на портрет Маргариты. В Бога Дед не верил, всех служителей церкви считал педиками. Но Маргарита была святая. Никогда в жизни не раскаивался Дед, что вернулся домой из-за нее. Князь Арешидзе прислал ему письмо в Париж, где Дед учился вместе с братьями, что нашел для него невесту и просит приехать на свадьбу. В Париже умирало лето. Желтизна вспыхивала в листве внезапно, как седина. Стук женских каблучков заглушал цокот лошадиных копыт. Секс назывался близостью. Дед был близок с половиной Парижа.
Дед разговаривал с Маргаритой, сидя на кровати перед ее портретом. Третья жена лежала молча, как всегда. Дед не обсуждал с бабами своих проблем. Но Лали привезла из Тбилиси сплетню, что Сын повторяет все, как попугай, и кричит во сне, как идиот. И теперь Вторая жена имела о чем поговорить, когда они вместе с Третьей женой готовили по вечерам обед.
Маргарита на портрете была мало похожа на себя. Фотограф раскрасил ей губы, щеки, кофточку — в синий цвет. У нее никогда не было такой кофточки. К Деду во сне она приходила другой.
«Из него сделают шпиона или клоуна, — объяснял Дед. — Ты же знаешь этих коммунистов. Пусть не выделяется. Пусть будет как все. Маргарита, ни о чем тебя больше не прошу».
Однажды Вторая жена метнула в Деда этот портрет. Когда она обнаружила, что Дед спит со своей медсестрой. Тогда Дед сорвал со стены ружье и взял ее на прицел, как куропатку. Второй раз в жизни он угрожал ей ружьем, когда Лали сбежала замуж в семнадцать лет. Но тогда Вторая жена бросилась на дуло грудью: стреляй!
И Маргарита дала совет Деду. Он любил потом годами рассказывать, как она сидела ночью на краю кровати и как поцеловала его в губы. («Взасос?» — пыталась выяснить Лали у Сына.) И наутро он побежал на вокзал и до вечера расхаживал там по перрону, дожидаясь поезда.
Здание вокзала отстраивали в это время, оно было в лесах. Все равно Дед заметил, что в названии города Сухуми сделали ошибку. Пустая дырка для часов и чуть пониже — каменная ошибка. Дед сказал об этом начальнику вокзала, когда тот вышел показать Деду рот. Люди показывали ему зубы везде, где могли. Дед говорил об этом: жаль, что я не гинеколог. Начальнику было плевать. Нижний слева, с кариесом, не давал ему жизни.
Через двадцать лет Дед наблюдал, как по зданию били из танка, по самым каменным буквам. Но он уже мало понимал к тому времени. Люди бегали и кричали в огне и дыме, а он сидел, аккуратный и терпеливый, в натянутых до колена старомодных сапогах, с пустым чемоданчиком. Он ехал к Отцу, который уже умер, и составлял фразы покороче, чтоб не утомить Сына, его маленького мальчика.
Совет Маргариты был мудрым, как все, что делала эта женщина. Или как все, что ей приписывали. Говорили, например, что она могла взглядом остановить лошадь. Вылечить падучую болезнь. Заговорить сумасшедшего. Сын сомневался. Что ж, ее, румяную в синей кофточке, каждый раз ставили на пути галопирующего животного?