Таня сама дала толчок для превращения эфемерной мысли в коварный и четкий план. В этот день она завелась с самого утра:
- Ты валяешься здесь уже неделю, а только и делаешь, что пялишься в потолок! Я тебя спасла, а ты мою просьбу так и не выполнил. Ладно, не хочешь выполнять просьбу - не надо. Выполняй тогда условие - бери меня в жены!
Дурилкин вздрогнул:
- Давай начнем все-таки с просьбы. Какое бы ты хотела тело?
Таня ожила, забыв про обиды:
- Во-первых, высокое, не меньше метра семидесяти пяти. Это считая с головой, конечно. Во-вторых, стройное. И чтобы если и не девяносто-шестьдесят-девяносто, то близко. Кожа лучше смуглая, но сойдет и белая. Главное, чтобы не цветная. Я, конечно, не расистка, но сам понимаешь, приходится подбирать под цвет головы...
Слушая Танино тарахтение, Дмитрий вдруг отчетливо представил описываемое тело и вспомнил, где он такое видел. А вслед за этим и возник в голове Дурилкина тот самый коварный план.
- Жди меня здесь! - сказал он Татьяне. - Никуда не уходи и будь готова. Приготовь ножовку, нитки... ну, ты знаешь. - И убежал в рассветную октябрьскую мглу.
Вернулся он через час, неся перекинутый через плечо ковер. Развернул его на полу и Таня, увидев содержимое, восторженно ахнула. Посреди ковра лежала обнаженная красавица. Руки и ноги ее были связаны, изо рта торчал кляп, спутанные слипшиеся волосы испачканы кровью. И несмотря на это, девушка была божественно красива. Таня сразу же влюбилась в это волшебное тело, словно прожженная лесбиянка. И она уже твердо знала, что хочет себе это тело, именно это тело, только это тело! Несмотря ни на что.
- Пойдет? - равнодушно спросил Дмитрий.
- У-у-у! - смогла лишь ответить Таня.
- Точно? Переделывать не заставишь?
- Нет-нет, Димочка, нет! Димулечка, милый, родной, мне надо только это тело! Я никогда-никогда-никогда не заставлю тебя его переделывать.
- Поклянись, - голос Дурилкина дрогнул. Таня насторожилась:
- А оно не больное? Если у нее рак, или там спид, то я клясться не буду...
- Тело совершенно здоровое. Более чем. Клянись!
- Хорошо, клянусь. Я, Татьяна Дурында, никогда не попрошу Дмитрия Дурилкина поменять данное мне семнадцатого октября сего года тело... Пойдет?
- Пойдет. Теперь письменно - то же самое. Плюс подпись и дата.
- Но зачем?!
- Я не понял: тебе нужно это тело или нести его назад?
Таня молча полезла в шкаф за тетрадкой.
- Слушай, а мне ее жалко, - сказала вдруг Таня, протягивая Дурилкину крупно исписанный листок. - Она ведь живая еще... Давай ей хоть мое тело пришьем?
- Она преступница, - сказал Дмитрий, разбирая Танины каракули. - Нечего ее жалеть. Но конечно пришьем, смерть - слишком большой для нее подарок... А ты в школе училась?
- А то! - удивилась Таня. - А че?
- Да нет, ничего, к слову пришлось, - ответил Дурилкин, пряча листок в карман. - Ну, что? Поехали?
Через час с небольшим Таня уже могла шевелиться. Еще минут через двадцать, пошатываясь, встала и нерешительно прошлась по комнате. Подошла к трюмо и ахнула - настолько великолепным было ее новое тело! Таня, подобно обнаженной фурии, закружилась по комнате, запела, закричала что-то восторженно-дикое. Она то и дело тормозила перед трюмо, бесстыже задирала длинные, стройные ноги, виляла круглым, упругим задом и снова бросалась вскачь... Безобразничала, в общем. Вела себя кое-как. И это на глазах у людей!
А про людей-то Таня совсем и забыла. Между тем, за ней все это время наблюдали две пары глаз. Одна - с довольной, торжествующей искринкой внутри, другая - с неподдельным, неисчерпаемым ужасом в глубине.
Таня, наконец, остановила свой ведьмовской танец. Взяла со стула халат, набросила на гладкие плечи.
- Что смотришь? - сказала она коротконогой и толстозадой уродке с симпатичным, но грязным и искаженным гримасой отчаянья лицом. - Ты на себя посмотри лучше!
Несчастная девушка словно только и ждала этих слов. Она подскочила, качнувшись на бутылкоподобных ногах, просеменила к трюмо и издала такой вопль отчаянья и боли, что во дворе протяжно завыла в ответ собака, а Дурилкин и Таня синхронно опустили глаза. Девушка же, продолжая выть, как была - голая, выскочила за дверь, и долго еще по плачущим октябрьским улицам доносился ее умирающий вой.
Наконец, Таня подняла глаза, встряхнулась, словно кошка и с кошачьей же грацией подобралась к профессору.