Лемуры не трахаются на камеру видимо. Сакральный лемурий секс не зафиксирован ютьюбом. Меня это устраивает и ободряет.
Я спал с женщиной-жабой Ириной. Её сознание, как товарный поезд: чух-чух-чух по дребезжащим рельсам, медленный товарняк, плотный и уверенный. Спал с ней дважды, давно, когда не столь внятно было движение товарняка по узкому тоннелю её системы ценностей, и глаза не были выпуклыми, юная была женщина.
Затем ещё раз, лет десять спустя.
Зря.
Мы пересеклись случайно, и сразу же пошли выпить, у меня был болтающийся вечер, такие выпадают в августе, от тоски по следующему нескорому лету жадность нападает: до улиц, до городского тепла, до встреч быстрых, до всего сейчашнего.
Она позвала к себе, в дом с густым воздухом, потребовала – раздеть. Я думал про душ, про пыль, про зубную нить, и было мне любопытно и горячо.
Лифчик, врезающийся в тело, молочно-белое, трусики смешные, прозрачные. Тогда, десять лет назад, она была не просто другой – нет, совсем другой. Только очень яркие, ярко-красные соски были теми же, я о них и вспомнил, за ними-то и попёрся к ней, их и извлёк в первую очередь – убедиться.
И всё в её доме было красным: обои, мебель, детали какие-то. Ну, может не всё, но – часто. Красное покрывало на кровати, а над – на стене – картина с верблюдами. Просто – три верблюда, три верблюжьих силуэта на фоне заката. Красного, разумеется.
Я стал трахать её сзади, без особой прелюдии, но не без пятиминутки вежливости. И только через какое-то время понял, что развернул её лицом от меня, чтобы она не мешала мне рассмотреть этих примитивных верблюдов, не мешала мне вообще. Собой.
Это была несложная в исполнении женщина, кончающая от пениса внутри, от быстрых и жёстких ударов пениса, охающая белая самка, превратившаяся из обаятельной девчонки в женщину-жабу. Она кончила раньше, или сымитировала, меня устраивали оба варианта на этот раз. Не надо было держать марку. Разовая акция.
Я кончил и улёгся на её большую гладкую спину. От неё пахло молоком, вот что меня удивило. Я понюхал её шею – точно, молоко, молочный запах. А пили мы виски-колу. Возможно, от этого несочетания меня начало слегка мутить.
А может быть оттого, что не надо было спать с нежеланной женщиной десять лет спустя.
Или от верблюдов. От августа. И даже от себя.
– От тебя молоком пахнет, – почти спросил я.
– Да? Ой, точно. Я принимаю молочные ванны. Молоко с мёдом. Как Клеопатра. – Ирка подтянула на себя красное покрывало, спряталась немного. Я закрыл глаза. И ещё раз её понюхал.
Мне стало жалко Клеопатру, нет, не ту, а вот эту. Я гладил её волосы, на ощупь, не открывая глаз. Лицо гладил. Бедная девочка. Раскоровевшая, молочная, белая, седеющая девочка. Как же жила ты эти десять лет? В красном. С закрытыми глазами я перенёс нас в другой цвет. В синий не получилось, а в белый – легко.
– Хочешь вискарика? – прервала она мои заботливые рисунки разума. – Я взяла в дьюти-фри, когда из Египта летела. Кальян привезла. Даже два – себе и подруге. В Египте совершенно нечего купить, вот мотались в Милан на рождественские распродажи – ты не представляешь, я тащила обратно три сумки огромных, битком, оставила тыщ семь евро там, но зато теперь не стыдно в люди выйти.
Верблюды вернулись ко мне. Белое стало красно-коричневым.
Посидел для приличия ещё с полчаса, выпил чистого виски, безо льда даже. И ушёл, телефон попросил, комплиментов наделал, нет, не по-хамски ушёл, нормально.
Доехал до дома, но что-то меня мучило, зашёл в супермаркет и взял молоко. Я не пил его уже сто лет. Отдельно от кофе. Как напиток. И в тот вечер тоже не стал. Просто смотрел на него, налил в стакан гранёный и поставил на стол перед собой.
Пил виски ещё и смотрел на молоко, пока не отрубился. Молочный день у меня был.
А Ирке-жабе я позвонил наутро, кстати. Кармический долг какой-то. Мы встречались ещё раз, получилось, вроде как, просто потрепаться, без секса. Она и вправду ни о чём не говорит, кроме как о том, что потребляет. Я предпочитаю тех, кто говорит о другом. Пусть не о том, что производит – нет, вообще о другом.
Мы пошли в китайский ресторан, девочка-китаянка в узкой шёлковой униформе принесла женщине-жабе немного не тот салат. Почти тот, но с чем-то другим, с мелочью какой-то. Женщину-жабу раздуло, мерзкое выражение «УплОчено» окончательно выявилось на её лице в этот миг, проявилось сквозь все мимические старания казаться приятной. Углы рта отяжелели, недовольно обвисли, она мочила девочку-официантку минут пять, опуская её так, будто та ей принесла дохлых крыс.