Весь косогор у залива до утиной фермы колхоза, вся дамба до самого леса на том берегу, уставленные транспортом, кишащие возбужденными людьми, стали великим табором, который разноголосо шумел, гудел, окликался зычными командами Примака и Сухостоева, допрашивался раскатистыми (через мегафон) краткими фразами Феди-Васи.
На этом обширном пространстве выделялись три плотных скопления людей и техники: на дамбе, где сосредоточился весь грузовой транспорт; на косогоре, где вытянулась рыба, и возле кафе «Лукерья», куда собрались все успевшие налюбоваться рыбовидным чудом, чтобы за чашкой чая, кофе или за кружкой пива обсудить это событие и проверить свои личные впечатления.
Самой оживленной и многочисленной была, конечно, двухколонная очередь вдоль рыбы. Эту очередь сдерживали, давали пояснения, предостерегали, увещевали охрипшие уже Сидоров-Нерсесян, Парфенька, Витяй, Федя-Вася и сам директор Мытарин, который помогал Веткину у транспортеров.
— Ну куда ты тянешь лапу, слушай, — сердился рыбнадзор. — Хочешь получить ответный удар, да?
— Граждане, соблюдайте порядок! — разносилось из мегафона. — Рыбовидный организм какой? Неизвестный, электрический. И, значит, надо делать что? Соблюдать технику безопасности. Как соблюдать? Во-первых, не трогать голыми руками и ногами, во-вторых, не подходить на близкое расстояние…
— А здоровущий зверь, правда?
— Ой, девочки, какая же у этой рыбы длинная шея! Мне бы такую…
— А голову такую тебе не надо? — не удержался Веткин, досадуя, что его жена и здесь показывает свою глупость и кокетливость.
— Не надо, — сказала она без обиды. — Слишком удлиненная. Правда, с золотым ободком, изумрудная, а это самый обещающий, самый красивый цвет — цвет надежды.
— Надежды на что?
— На счастливую любовь, милый мой!
— Да ладно, не собачьтесь хоть здесь.
— Как ладно, когда ей о душе пора думать, внуки растут, а ей все любовь, старой вешалке.
— Внуки внуками, а душа без любви не бывает, миленький.
Веткин с безнадежностью опустил нос в нутро транспортера и зазвенел там срывающимся ключом. Что тут скажешь, когда и возраст ее не образумил.
А Мытарин неожиданно заступился:
— Знаешь, а у ней неплохая интуиция. Кристаллографы утверждают, что изумрудный камень поглощает красную малоэнергичную зону спектра и пропускает волны зеленого цвета. А это цвет надежды — цвет растительности, цвет фотосинтеза, энергетической основы жизни.
— Черт с ней, пусть надеется.
Подошел присадистый хлопотун Семируков, поправил указательным пальцем очки и дернул Мытарина за рукав рубашки:
— Хочешь за счет моего колхоза в передовики выйти? Шалишь, братец. Залив на моей земле, и Лукерья — моя. Она, сволочь, больше полтыщи утят слопала.
Мытарин распрямился во весь свой рост, посмотрел на него сверху, сказал сочувственно:
— Два твоих кормача сидят в пожарной машине — арестованы ночью за разбойное нападение на рыбу. Ты послал?
— Что-о? Какие кормачи?
— Такие. Иди попрощайся, пока Сухостоев не увез.
Председатель, ругаясь, поспешил к пожарной машине, возле которой толпились милиционеры, а Мытарин, по знаку Веткина, нажал пусковую кнопку: транспортер мягко вздрогнул, и широкий его ремень, перегнутый желобом, поплыл, неся на себе брезентовые рукавицы Веткина.
Они опробовали еще два транспортера, поставленные цугом, — оба работали хорошо.
— Шабаш, — сказал Мытарин. — Можно начинать подъем.
И будто узнав, что наладка закончена, приехали Балагуров и Межов. Самый ответственный момент необычной кампании начался.
Описание тут будет неполно и неточно, как всякое описание крупного события, в котором участвуют много людей, машин и механизмов, действующих одновременно, — тут нужен показ, нужен зрительный ряд, движущаяся картина, панорама, где пусть мелким планом, но в динамике видны сразу все действия участников великого свершения. К сожалению, в нашем распоряжении только традиционный метод описания, но и тот мы нарушаем, уходя от множества подробностей, чтобы они не замедляли восприятия, не нарушали драгоценной динамики. Потери при этом значительные, но в данном случае не бедственные, потому что часть их будет восполнена Колокольцевым, Мухиным и Комаровским, которые опросили многих присутствующих здесь и теперь наблюдают за развитием события с разных ключевых точек. Они решили отвести событию целый газетный номер и сделать его в основном читательским, многоголосым, полифоничным, мы же рассказываем только то, что видим сами. Причем стараемся быть краткими.
Итак, заметив прибытие начальства, Мытарин взял у Феди-Васи мегафон и, бася на всю округу, расставил людей по основным пусковым участкам.
Витяй Шатунов сел за руль своей водовозки, на боку которой уже белело крупно «Живая рыба-мясо», и запустил двигатель. Как водитель головной машины он стал вроде бы начальником колонны, которая вот-вот сформируется.
Вторая команда была для инженера Веткина и слесарей — они встали у транспортеров, чтобы переложить тело рыбы с берега на ленту транспортера и нажать пусковые кнопки.
Третья — для Сени Хромкина. Он хоть и механик, но руководил плотниками, поскольку дощатые желоба делались по его мысли: чтобы рыба лежала ровно, а не вздымалась из кузова грузовика на его кабину, с кабины не опускалась на капот двигателя, не поднималась опять в кузов следующего грузовика и т. д. Желоба клали по правому борту каждой машины и прихватывали в двух местах проволокой.
И последняя, самая короткая команда шоферам грузовиков — внимание, приготовиться.
Все присутствующие замерли в ожидании. В настороженной тишине Балагуров влез на столик у кафе и сказал короткую, хорошо продуманную речь. Ее предполагалось дать в очередном номере районной газеты. Затем подождал, когда стихнут бурные аплодисменты, и повелительно вздел над собой руку — всем внимание!
Музыкальная артель Столбова надела на плечи сверкающие трубы и припала к черным дудкам, Столбов дирижерски поднял обе руки, Мухин и Комаров-ский — один с крыши кафе, другой с берега залива — нацелились фотокамерами. Даже деловитая Клавка Маёшкина раскрыла рот, но глядела почему-то на инструктора райисполкома Митю Соловья. И когда тишина стала напряженной, звенящей, Балагуров резко опустил руку.
— Начали! — рявкнул в мегафон Мытарин.
Дружно взревели двигатели грузовиков, колыхнулись и задвигались люди у транспортеров, у машин, у штабеля желобов, заплакали дудки, заохали трубы духовой артели, а толпа зевак у «Лукерьи» закричала «ура!». Дружно закричала, заслуженно — работа началась хорошо.
Рыбовозка Витяя тронулась сразу же после пуска транспортеров с рыбой, за ним пристроился грузовик с некрашеным сосновым желобом, выступающим далеко позади и впереди кузова. В этот желоб, как и задумал хитроумный Сеня, и ложилось тело рыбы, подаваемое транспортерами. И едва грузовик отъехал, за ним под транспортер пристроился, не останавливаясь, другой, затем третий, четвертый… Плотники, сбивавшие здесь желоба, направляли тело рыбы, если шофер подъезжал немного неточно.
— Терпи, родимая, терпи! — шептал Парфенька, торопясь за грузовиком и не поспевая. Он опять был в брезентовой робе, заячьем малахае и тяжелых резиновых броднях — мало ли что придется делать рабочему человеку.
— Стой! — закричал в мегафон Мытарин, увидев, что Балагуров повелительно машет руками, хотя никаких видимых неполадок нет, рыба идет ровно, не беспокоясь.
Прыгая, как лось, он подбежал к Балагурову, который распекал краснорожего Столбова, и услышал с досадой ничтожную причину остановки.
— Вам Ручьев марши велел играть, а вы что дудите?
— Перепутали, — пробурчал Столбов. — По привычке вострубили, простите.
— По привычке!
Мытарин нетерпеливо оглянулся.
— Минутку, Иван Никитич, — сказал он решительно. — За организационную сторону дела отвечаю здесь я и прошу не останавливать по пустякам всю работу.
— Да ты что? Какой пустяк, когда «Реквием» играют.