Еще были такие правила, как: не топать на балконах; молчать, проходя мимо садовника (этот запрет был довольно логичен: иначе он мог заболтать любого до смерти, привязавшись к какой-нибудь ничего не значащей фразе); не смеяться громко; не ругаться нехорошими словами; разговаривать высоким штилем или хотя бы стремиться к этому; не насыпать в чай сахар, даже если хочется, потому что ложечка звенит; не разговаривать с немногочисленными слугами; называть всех полным именем и титулом (самый часто нарушаемый запрет); не включать бытовую технику после двадцати двух, потому что она якобы жужжит; не ходить по дому в джинсах, а соблюдать английский этикет — платья строгого покроя девушкам, классические брюки парням; не сбегать по ступеням; не опаздывать на обед…
Поэтому когда Винкл с опозданием на шесть минут сбежала по лестнице в неприлично коротком, развеваемом игривым сквозняком коктейльном платье, с открытой спиной и ногами, обнаженными от беззастенчиво задранного подола до тонкой шнуровки босоножек на высоченных шпильках, у нас с Алом совершенно одинаково отвисли челюсти.
Нет, нас, конечно, уже ничто не удивит… Но отец ее точно выпорет!.. если поймает, конечно…
— Добрый вечер, матушка, — смиренным тоном в духе романов о средневековье произнесла Винкл вместо традиционного приветствия, после чего жизнерадостно помахала нам с Алом обеими руками и на всю столовую объявила: — Привет!
— Вин… — (мама старательно, но неубедительно закашлялась) — Винетт!! Что это на тебе… одето?!
— Платье, — "объяснила" Винкл.
— Оно… неприличное! — грозным обличающим голосом произнесла Сара. — Сними его немедленно!!
— Прямо здесь?.. — невозмутимо уточнила моя наглая сестрица, хватаясь за левую бретельку и опуская ее все ниже.
Сара неприлично громко взвизгнула.
— Прекрати!!! Садись за стол, — отрывисто приказала Сара. — Ты сегодня без десерта!!
Винкл так вздернула бровь, что мама, наконец, отцепилась от ее внешнего вида и вернулась к картошке, с которой она расправлялась, как с кровным врагом, испортившим ей всю и без того не слишком счастливую жизнь.
Моя сестрица, напротив, весь вечер была до странного оживлена, болтала какие-то глупости, назвала Ала "лапусечкой", игриво ему подмигнув, Марку отправила воздушный поцелуй, а на деда вылила кружку с чаем.
В течение ужина мама постоянно меняла цвет лица с серовато-белесого на зеленовато-бледный и обратно, что делало качественно замаскированные морщины все более и более заметными. Марк уронил вилку, страшно смутился и принялся до того увлеченно разделывать поданный в качестве второго блюда шницель, что тот поспешил ускользнуть на белоснежную скатерть, теперь уже бессердечно испорченную. Киберы жутко волновались, крутились на маленьких колесиках, жужжали щетками, но на стол не поднимались, потому что Винкл постоянно на них шикала (две директивы: убрать быстрее и не мешать людям явно вступили в нешуточный спор в слабеньких процессорах); жирное пятно оставалось бельмом на глазу до самого окончания трапезы. Ирина нескрываемо хихикала, но открыто в переговоры не вступала; ее муж был занят исключительно картофелем и лишь изредка отрывался от него, чтобы поинтересоваться самочувствием супруги (Ирина, как выяснилось позже, снова была беременна). Отец молчал; однако, вид у него был настолько мрачным, что трогать его не решилась даже разошедшаяся Винкл. Ал сидел тихо, как мышь под веником.
Я дипломатично сцеживал ухмылки в салфетки, но один раз все же не удержался и показал расшалившейся девчонке кулак. Винкл сочла возможным проигнорировать.
После ужина я уже привычно ухватил сестрицу за локоток, взглядом извинился перед подозрительно задумчивым Алом и аккуратно вывел ее из столовой.
— Какая муха тебя на этот раз укусила?..
Винкл невинно похлопала глазками.
— Какая муха?.. Что за муха?.. Аластор, вы изъясняетесь загадками!..
После чего вежливо отобрала у меня свою ладонь и скользящей, необыкновенно женственной походкой двинулась вверх по лестнице; я, как дурак, остался внизу. Любоваться ее обнаженной спиной, окаймленной обтягивающей тканью, почему-то оказалось необыкновенно приятно.
Все-таки человек, призвавший к порядку эту язву, достоин присуждения Нобелевской премии, — рассеянно подумал я и, посмеиваясь, двинулся наверх.
На этот раз Аластор отчего-то не присоединился к нашим ежедневным вечерним посиделкам в беседке, с разговорами в неформальной обстановке и гитарой. Поэтому мы с Винкл, немного посерьезневшей после захода солнца (однако, не стоит считать, что она утихомирилась окончательно), могли мирно побеседовать о том, что ему знать не стоит.