— Ты, ваще, сечешь, что это чисто умышленное? — поинтересовался он воспитательским, сожалеюще-осуждающим тоном. — Что это чисто десятка? А может, и пятнарик? — он кратко прислушался к себе и подтвердил: — Точно пятнаха. Сто пудов. Тебе — по полной впаяют. На всю катушку. Тебе еще с отягчающими оформят. Ты, ваще, рубишь, кто Воронин — Самому? Он же на дочке его женат! Сам свои ментовские связи напряжет — и ты по максимуму мотать пойдешь! Но ты не парься. Тебе весь срок все равно зону не топтать. Потому что Сам свои бандитские связи напряжет — и тебя там по-быстрому на хуй зачморят. С тобой в первый же день знаешь что сделают? В капэзэ еще? Тебя, бля, так пропишут! Отпидарасят тебя. Отпетушат. В жопу выебут. Всасываешь? Ты в курсе, что такое «парафин»? Это когда тебе болтом по губам проведут — и после этого ты будешь по жизни опущенный. По жизни петух. После этого тебя все кому не лень ебать будут. Каждый день. И пиздить. Тебя так будут пиздить!… — он, не находя слов, потрясенно закатил глаза. — Вот я служил. Я видел, как некоторых пиздят. Типа таких вот, — он повел подбородком в вадимову сторону. — Я знаю, как по-настоящему чморят. Как из человека говно делают. Полное говно. Это ты тут типа с понтами, типа там в банке работаешь, пресс-служба, хуе-мое. Типа умный там, слова всякие знаешь, в институтах учился. Баб ебешь… На флоте это всем глубоко по хуй. Там ты понты и институты свои вместе с соплями сожрал бы. Там бы ты сам бабой стал. Там бы тебя все ебали. Там бы из тебя сразу мясо сделали. Еще в учебке. Но это — на флоте. А тебе ведь не флот, тебе зона светит.
Гимнюк замолчал, не считая, видимо, нужным добавлять что-то к последнему, и так говорящему все за себя, обжалованию не подлежащему подлежащему. Глубокомысленный взгляд его, минуя Вадима, ушел косо вниз, левая бровь поднялась и опустилась молотком аукциониста, рубящего: «продано!», губы сложились прокураторской складкой. Правая снова взялась за рацию и донесла ее примерно до подбородка.
— Ну че, бля, — вернувшийся к Вадиму взор не лишен был фаталистической грусти, — с вещами на выход…
Однако до рта коммуникационная коробочка так и не доползла. Будто бы озарение посетило вдруг охранника Гимнюка, будто бы ситуация повернулась к нему каким-то неожиданным и чрезвычайно любопытным боком. Он, прицениваясь, просканировал будущего парафина с ног до головы и опустил уоки-токи (не в том, конечно,окказиональном смысле опустил, что вкладывал в оный глагол обычно сам Гимнюк, а в общеупотребительном).
— А хочешь прикол? — охранник подался вперед, опершись локтем о колено, уставился на Вадима исподлобья — и тот опять увидел сразу за светлыми радужками ледяную стену, — реальный прикол? Вот я — чисто если б мне надо было… Я ведь мог бы тебя отмазать. Че смотришь? В натуре мог бы. Как Воронин в здание заходил — я один видел. Федя, ну, напарник мой (это именно он, лысеющий незлобивый средних лет мужик выдавал Вадиму ключ, сочувственно хмыкая на вранье о неурочной работе), как раз в задней комнате сидел. А сейчас, — Гимнюк глянул на часы, — минут может через пятнадцать, он вообще свалит по-тихому. Где-то на полчаса. Стрела у него там какая-то… Просил не говорить, конечно, нам запрещено так с поста линять. Ну, вечер, праздники, все дела, кто будет проверять? А если что, я скажу, типа в гальюн вышел… Так если б я захотел, — Гимнюк, как во время препирательств на вахте, почти заискивающе не отрывался от вадимовых глаз, — я б мог сигнализацию отключить и ключ от черного хода тебе дать. Че, камеры? Это вообще хуйня. Я, — он для наглядности ткнул себя антенной в грудь, — знаю, как это делается. Камеры — они только на движение включаются. Я в этих делах разбираюсь. Все камеры на один диск пишут. Я на него без проблем залезть могу. Вот в главном здании, у них бабки хранятся — там такая система стоит, без трех кодов доступа хуй влезешь. А у нас — фуфло полное. Кому вас, козлов, сторожить надо… Так что я этого твоего Воронина просто стереть мог бы. Это сколько выходит, — Гимнюк, прищурившись, прикинул, — наружная у входа раз, внутренняя в холле два, на вашем ебаном этаже — три. Ну и черный ход, через который ты его грузить будешь… Как нехуй, — он пренебрежительно скривился, — втаптываешь?
Развеселый элекронный канканец из-за угла был ему глумливым ответом. Гимнюк смешался, заозирался, соскочил со своего стола, выбежал в тамбур, испуганно сказал там «бля!» Но в кухню вернулся уже снова расправив преувеличенные г-ном Бирманисом плечи и сделав руки брутальным кренделем. Приблизился вплотную. Присел перед Вадимом на корточки.
— Ты, ваще, понимаешь, что ты у меня — вот тут? — Гимнюк поводил под самым носом визави бледным кулаком с контрастно-румяными костяшками. — Что я тебя… с тобой… Ну вот че хочу — то и сделаю? Совсем че хочу? Я ведь если тебе скажу — все, гуляй, тока сначала на клык у меня возмешь! — ты ж возьмешь! Как миленький! Сосать будешь — и улыбаться, понял, нет? Че, не так? А? За шкуру свою? Понимаешь? Ви-ижу, понимаешь. Ты ж умный. Ты ж институты кончал, — Гимнюк поднялся и, не глядя на Вадима, прошелся по кухне, наподдал носком «Трех Поросят». Продолжил как бы про себя или в пространство: — Тока нахуя мне, чтоб ты у меня отсасывал? Я нормальный мужик, а не пидор голимый… — он еще немного поменжевался праздно, с притворным интересом озирая микроволновки, соковыжималки, автоматические мойки, вихревые печи, стеллажи посуды. Потом резко развернулся, шагнул к Вадиму, нагнулся, больно упер набалдашник тонфа ему снизу в подбородок, — так, что затылок собеседника приложился о штукатурку, — и напористо, долбяще, оскалясь и обдавая тепловатым запахом изо рта, заговорил: — Короче так, мудак. Слушай внимательно. Ты сейчас встанешь. Уберешь все это. Сдашь мне ключик от своего кабинета сраного. В тетрадке распишешься, и чтоб четко! Получишь — от черного хода. Выйдешь, тачку евоную заведешь, подгонишь. Если кто тебя заметит — меня не ебет, твоя проблема. Откроешь. Быстро. Подберешь этого козла. Че ты с ним дальше будешь делать — тоже твои парки. Ключ оставишь на кухне. Вот тут. Заметут тебя — мне похуй. На меня покатишь — я отмажусь. Ключ ты спиздил, записи все есть. А крошишь — потому что я тебя на вахте строил, все видели, у меня дядя спецреферент, мне поверят… Не заметут — считай, отмазался. Но вот тогда, — он вжал дубинку еще сильней, Вадим задохнулся, — тогда ты будешь делать все, что я тебе скажу. Все, понял? И попробуй только залупиться. Попробуй только кому-нибудь спиздануть…