– Брехуном твой батяня был, – не выдержал Иголка.
– Брехуном? – Чемодан побледнел. – Может, повторишь?
– Брехун, брехун, брехун. – Боец нехорошо ощерился. – Хватит? Или повторить после того, как ты уши почистишь?
– А без дробовика повторишь?
– Без дробовика мне в тебя целиться неудобно.
– Великий фюрер! – Чемодан повернулся к Кувалде. – Кумир мой и лидер! Ты видишь, как холуек твой меня изводит и провоцирует! Заткнуться ему вели, чтобы я его не убил случайно, гнев твой вызвав!
– Убивалку не поцарапай, – посоветовал Иголка.
Огрызок зло засмеялся.
– Да я тебя…
Второй выстрел заставил Чемодана замереть. Белый от ненависти и штукатурки Гнилич несколько секунд сжимал и разжимал кулаки, после чего вновь обратился к одноглазому:
– Надо бы тебе, мой кумир, великий указ издать за клевету. Так прямо и написать: кто скажет, что Гниличи…
Кувалда поднял брови.
– Если кто скажет, что Красные Шапки – трусы, – поправился Чемодан, – то надо бить того лжеца до потери сознания, а потом еще штраф накладывать.
– Гм… – Идея насчет штрафа одноглазому понравилась. К тому же она позволяла плавно перейти к главной теме совещания.
– Я пофумаю, – важно процедил фюрер. – А теперь сафись на место и буфем говорить про феньги, а то мне скоро обефать пора.
– Про деньги! – оживился уйбуй Шпатель Дурич. – Давай про деньги, а то все драки, драки…
И уйбуи молниеносно расселись по местам, чем изрядно озадачили Кувалду.
Обязательной программой каждого совещания было обсуждение плачевного состояния семейной казны. Великий фюрер бесился и требовал денег в общак, уйбуи невнятно огрызались и жадничали. Эту часть совещаний никто не любил, а потому проявленная подданными ретивость настораживала.
– Итак, феньги… – Одноглазый повертел в руке извлеченную из кармана распечатку. – Фенег в казне столько, что лучше никому об этом не рассказывать, чтобы не засмеяли.
– Пусть только попробуют! – воинственно выкрикнул Чемодан, сорвав жидкие аплодисменты сторонников. – Мы им так засмеем, что утомятся по врачам бегать.
– Точно!
– Пусть только сунутся!
– Ишь, чего удумали: над нами смеяться!
– Ты только скажи, великий фюрер, кто над нами потешается – сразу уроем.
– Гниличи лучшие!
– Кому надо, всем наваляем!
– Только денег сначала дай, – невинно заявил Шпатель.
– Что?!!
Великофюрерский рев заставил уйбуев заткнуться. Гниличи притихли, Дуричи вжались в стулья, Иголка нехорошо улыбнулся, а Шпатель, оказавшийся под прицелом единственного глаза Кувалды, побледнел.
– Что ты сказал?
Великий фюрер славился крутым нравом, в противном случае он попросту не удержался бы на посту, однако ошибки последних месяцев сделали свое дело: авторитет одноглазого пошатнулся.
– Нам денег на боеприпасы надо, – сглотнув, заявил Шпатель. – И два мотоцикла купить надо еще, потому что лето, а на мотиках обдувает клево.
– Бах, – сказал Иголка, имитируя выстрел.
Дурич вздрогнул, но остался на месте, под стол не полез, на Иголку даже не посмотрел, продолжая держать взгляд Кувалды. А фюрер, к изумлению бойца, стрелять не приказал. Вместо этого одноглазый вновь обратился к грязному листу, отыскал нужную строчку, сдвинул брови и грозно посмотрел на Шпателя:
– За прошлую нефелю твоя фесятка ни копейки в общак не внесла.
– Так не сезон, твое великофюрерское, – со всем доступным ему сейчас нахальством ответил Шпатель. – И челы ваще обнаглели, охрану всюду ставят.
– Как раньше, не пограбишь, – подал голос еще один Дурич.
– И полиция лютует, а нам режим секретности нарушать нельзя.
– Только стрельбу затеешь, сразу мороком закрываться надо. А где морок взять? Тока из артефакта, а артефакты денег стоят.
– Вот и потратились.
– Обнищали.
– Совсем прибыли нет.
– Вкладываться в нас надо, денег давать, тогда мы денег приносить станем.
– Политэкономия, – важно подытожил Шпатель вопли сторонников. – Ты нам денег сейчас даешь, а мы тебе потом. Как награбим. Сколько не жалко. Я вот тута списочек набросал, сколько нам на первое время надо…
– Как же вы раньше обхофились? – зло поинтересовался Кувалда, не глядя на «списочек».
– Раньше легче было.
– Трава зеленее.
– И ваще проще.
– А теперь сложно стало. – Шпатель сделал шаг к Кувалде, чуть склонился и, хитро щурясь, добавил негромко: – Народец стал неспокоен.