-- Звезд больше нет... солнце потухло... весь мир погиб... остался только наш дом. Скоро и мы все исчезнем! Вы вот, внучеки, рветесь куда-то наружу... а нет уже больше ничего снаружи...
Тут Валентина Константиновна вдруг откровенно разревелась, потока слез было уже не угомонить. Она то и дело отирала лицо платком, а Квашников, Контагин и Косинов сидели с открытыми ртами. Однозначно было одно: все происходящее -- это не игра престарелой актрисы. Сумасшедшая старушенция действительно верила в то, что говорила. Как себя следует вести в подобных ситуациях никакая в мире инструкция не предписывала, поэтому парням ничего не оставалось, как молча пережидать вспышку истерики, которая закончилась довольно быстро. От плача остались лишь булькающие тихие всхлипывания, старуха опять погрузила взор в сторону Отрешенности -- что-то вспоминая или же просто отдыхая от всяких мыслей. Косинов попытался успокоить ее как смог:
-- Вы это... не переживайте, как-нибудь выкрутимся... -- потом посмотрел на остальных и пожал плечами, мол "что я еще мог сказать?"
-- Извините, бабушка, мы целые сутки ничего не ели. Хоть что-нибудь пожевать не найдется? -- взмолился Контагин.
-- Конечно-конечно, пойдемте, я вас чаем угощу. Кое-какие запасы еще остались. Я-то старая, мне и так скоро помирать, а вот вас, внучеки, жалко.
Старуха развернулась и так же медленно-медленно принялась спускаться вниз, боясь сделать хоть один неосторожный шаг. Черный платок, черная шерстяная кофта и черная юбка, без даже случайного мазка расцветки, сливались в единый силуэт -- как силуэт плывущего по ступенькам привидения. Потусторонний электрический свет вырисовывал его абрис темным движущимся пятном. Контагин аж поморщился от жуткого непривычного ощущения.
На стене третьего этажа малоприятным воспоминанием зияла воронка от недавнего выстрела. Под ней валялись куски штукатурки и целый слой унылой серой пыли. В квартире N7, долгое время скрытой от взоров, никто и не ожидал увидеть что-то особенное -- жилище бедной старухи, не более того. Но порог перешагивали крайне осторожно, с чувством, что сейчас попадут в параллельную реальность. Честное слово, взор уже утомился от бесконечных лестничных пролетов да голых безобразных стен, как две капли мочи похожих одна на другую.
-- Проходите, сейчас я чайник поставлю, -- хриплый голос слегка поцарапал слух и увяз в воздухе.
По всем стенам висели свитки сиреневых обоев. И слово "свитки" здесь самое удачное, так как обои по прошествию времени были порваны как сверху, так и снизу, завернувшись при этом в неряшливые трубочки. На них до бесконечности повторялся один и тот же рисунок: две перекрещенные грозди винограда в лучах восходящего солнца -- причем, и виноград, и само солнце почему-то абсолютно черного цвета. На полу по всей площади квартиры было разбросано такое количество вязаных половиков, словно старуха перед "концом света" тем только и занималась, что вязала, вязала, вязала... Впрочем, в постоянно трясущихся руках, если к ним приставить спицы и пряжу, все будет вязаться само собой, автоматически. Половики поражали разнообразием своих форм -- и круглые, и треугольные, и квадратные, и странные-многоугольные, и нигде двух одинаковых. В комнате стояла старая железная кровать с налетом ржавчины по местам и возрастом, кажется, сравнимым с годами самой Валентины Константиновны. Еще круглый столик с цветастой скатертью, несколько стульев с кривыми ножками, пара ножек даже была перевязаны какими-то ремнями. Три огромных мешка, набитых всяким барахлом, сгрудились в углу и нахмурились своими складками. Единственное, что хоть как-то привлекало взор и имело хоть какую-то эстетическую ценность, так это была люстра. Вернее, ее красивый абажур, сделанный огромным цветком похожим на распустившийся подсолнух.
Но главное заключалось в другом -- ставни, будь они трижды прокляты, здесь также были заперты и заварены изнутри, оставляя взгляду тоненькую щелку, сквозь которую сейчас все равно ничего не увидишь, так как ночь снаружи. Контагин подошел ближе, открыл створку окна и приложил к ставне ухо. Знакомая картина -- целый калейдоскоп звуков, среди которых рев ветра, далекий гром и беспощадное хлестанье дождя по металлу. Ураган, состоящий из доисторического шума да какофонии стучащих капель, в принципе не мог поднять и без того удручающее настроение.
-- Я все думаю: добрался Вундер до дороги или нет? Там этот ливень до сих пор... -- Зомби пытался пошевелить ставню, и та ответила ему неприступным холодом, даже не покачнувшись. -- Бабушка, ну какой же конец света, на улице просто непогода...
Оглушительный раскат грома разразился, казалось, прямо за окном. Именно вслед за этими словами. Сквозь щель сверкнул гневный облик молнии. Даже зазвенела посуда на кухне. Все невольно вздрогнули. Валентина Константиновна поспешила закрыть наглухо окно, шепча под нос единственную фразу: "громы апокалипсиса... громы апокалипсиса...", потом обратилась ко всем:
-- Внучеки, чай-то пади уж вскипел.
Стол на кухне был маленьким, крайне неудобным и постоянно качался -- то ли одна ножка короче трех остальных, то ли полы настилал изрядно пьяный плотник. Практически полностью выцветшая клеенка была всюду изрезана следами от ножа. На подоконнике прямо из горшка с землей извивались в разные стороны побеги глицинии, декоративного растения, которое каким-то чудом еще уживалось со столь скудным освещением и было полностью лишено радости солнечных лучей. Постепенно на столе появились три дымящиеся чашки с чаем, полусухие булочки, блюдца с незатейливым салатом, несколько ломтиков колбасы и даже конфеты. Какие-то все измятые, правда, но конфеты -- однозначно, роскошь для такой скромной сервировки. Квашников, желая заполнить неловкое молчание, почти безразлично спросил:
-- И что вы, бабушка, так всю жизнь здесь и живете? Лес ведь вокруг.
Валентина Константиновна присела куда-то в угол и долго поправляла свой траурный платок. Сначала показалось, что она просто не расслышала, но далее с ее стороны последовала целая исповедь:
-- Здесь я где-то с полгода, не более того. Раньше в деревне жила неподалеку отсюда, километра полтора...
-- А как... извините, как деревня называется? -- спросил Косинов, и это действительно был важный вопрос.