Когда часом позже Руссо вышел оттуда, ему стоило колоссального труда залезть в джип; его эскорту пришлось ему помочь, а также сесть за руль. Руссо прибыл к Стефани в состоянии, которая она вежливо охарактеризовала как «с лихвой утоленная жажда».
31
Самолет вылетал в одиннадцать утра, и они едва успели нанести прощальный визит послу Соединенных Штатов. Хендерсон выглядел осунувшимся, и, судя по всему, провел неспокойную ночь.
— Боюсь, последние события доставили вам немало хлопот, — сказала Стефани, которая надела простенький костюм-двойку из белой джинсовой ткани от Кастильо и провела час у единственного на всю столицу парикмахера, способного уважительно отнестись к женской шевелюре.
— Не в этом дело, — сказал Хендерсон мрачным голосом. — У меня неприятность…
Он провел рукой по лбу, и в этом его жесте сквозили усталость и смирение.
— Сегодня ночью я получил из госдепартамента каблограмму о своем назначении в Норвегию, — сообщил он. — Разумеется, это продвижение по службе, но не знаю, смогу ли я перенести такой удар. Там никогда ничего не происходит. Эти мирные фьорды… Такое впечатление, будто тебя отправили в отставку… Видите ли, я провел два года в Хаддане, служил и в африканских странах, а там такая же бурная, деятельная жизнь… В Уганде мне однажды подбросили под дверь три трупа американских журналистов… В Конго в великую эпоху Чомбе, независимой Катанги и правления наемников пяти нашим миссионерам отрезали уши и прислали мне по почте… Словом, я чувствовал, что от меня есть польза… В Ираке, во время одного из четырнадцати государственных переворотов, которым я был свидетелем, в мою машину летели коктейли Молотова… В Уганде в меня лично плюнул генерал Амин… Даже здесь, в Хаддане, как вы и сами могли убедиться, почти каждый день происходило что-то новое, неожиданное, удивительное… Так что, сами понимаете, Норвегия…
Он снял очки, вытер их и опустил глаза с чуть виноватым видом…
— И потом, чтобы уж ничего от вас не скрывать, есть еще моя жена… В так называемые «опасные» страны я не мог брать ее с собой… Я оставлял ее в Америке… Но в Норвегию, сами понимаете, она со мной поедет… Пусть это останется между нами, конечно, но мне придется тяжело. Очень тяжело.
В его голубых глазах под покрасневшими от бессонницы веками играл лукавый огонек, а на тонких губах мелькнула улыбка…
Стефани поцеловала его.
— Я пошлю вам посылку со взрывным устройством, — пообещала она.
У него была красивая голова с густыми седеющими волосами и длинная шея — из тех, что производят впечатление обнаженности. Стефани считала, что он похож на профессора. Такую голову легче представить себе лежащей на рабочем столе в спокойной полутемной библиотеке Гарвардского университета, рядом с трубкой и несколькими раскрытыми томами, чем в песке пустыни… Стефани внезапно решила, что она по-другому оформит свою квартиру на Манхеттене.
— У меня этой зимой будет фотосессия в Норвегии, — сообщила она. — Надеюсь там с вами увидеться…
Посол, похоже, живо заинтересовался.
— Рад это слышать, — сказал он. — Может, случится землетрясение или другой какой интересный катаклизм. Вы, кажется, обладаете барака… удачей. Можете остановиться прямо в посольстве… Я на вас рассчитываю!
Он проводил их до дверей, и они оставили его там, с его красивой англо-саксонской головой чуть лукавого законника… В конце концов, нельзя иметь все сразу, вздохнув, сказала себе Стефани. Они пошли через базар, где Стефани хотелось купить несколько интересных пресс-папье… Старый город вернул себе свой мирный вид, в квартале чеканщиков возобновили свое пение молотки. Стефани положила руку на руку Руссо, который вел машину. Она никогда не чувствовала себя такой счастливой, такой… излечившейся, да, излечившейся, и ей было непонятно, почему ее друг чем-то обеспокоен, почему смотрит на нее с озабоченным видом, а главное, почему он еще раз пригласил доктора Салтера… Она чувствовала себя просто чудесно, даже эйфорически, ей все время хотелось смеяться, целовать всех… И совершенно ни к чему было на обратном пути останавливаться в Швейцарии, как советовал доктор, рекомендовавший ей длительный отдых в одной из клиник Женевы… Она часто с сожалением вспоминала Массимо дель Кампо, да, ей было жаль, что она не видела этого… Ночь, лунный свет, мрачные силуэты минаретов и зубчатых стен вокруг, и под древней восточной луной, которая всегда умела расположиться в нужном месте и показать себя с лучшей стороны, на каменных плитах лежит прекрасная римская голова — это должно было производить необыкновенное впечатление… Ну, прямо картина Кирико[116] метафизического периода… Бедняга сыграл в этой стране свою лучшую роль…