— Знаете, он очень милый, — сказал Али, который почувствовал ее неодобрение.
— Я не сомневаюсь, — вежливо откликнулась Стефани.
Она старалась не смотреть на старого великана, но из-за своих усилий еще острее ощущала его присутствие. Разок-другой она украдкой взглянула на него, так как лучше уж было его видеть, чем чувствовать у себя за спиной. Самым отталкивающим в этом восточном Франкенштейне был рот: линия губ изгибалась полумесяцем, правая сторона была явно длиннее левой — и от этого создавалось впечатление, будто она была прорублена ударами тех джамбий, что все они здесь носили за поясом, на животе. Казалось, что так природа отметила его лицо самим символом ислама.
— Никто не был так предан моему отцу, как Мурад, — сказал принц. — Он навещал племянников в горах, когда толпа завладела дворцом и схватила имама… Если бы он был здесь… Он дрался бы до последнего. Мне потребовались многие недели, чтобы получить у правительства разрешение вернуть сюда Мурада. Знаете, это легендарный воин. В тринадцать лет он уже сражался на стороне Ибн Сауда…[30]
Он, должно быть, осознал, что говорит о прошлом с излишним жаром, и несколько смущенно улыбнулся.
— Это человек из другого века… Он не способен понять, почему я встал на сторону нового режима и демократии. Я уверен, что в глубине души он мне этого не простил… Вначале он уговаривал меня укрыться в горах среди шахирских племен, которые очень преданы мне, и начать священную войну против нечестивого режима тех, кого он называет бывшими рабами… Теперь он молчит, так как знает, что я никогда не совершу такого безумства… Я провел четыре года в Англии. И я не жалею о прошлом, поверьте мне.
Стефани успокаивающе коснулась его руки.
— Я в этом и не сомневаюсь, что вы, — сказала она, ощущая, что испытывает материнские чувства и в то же время отчаянно лицемерит.
— Нужно смотреть на прошлое так, будто листаешь книжку с красивыми картинками, из тех, которые так нравятся детям, — назидательно изрек Бобо.
Стефани украдкой бросила на «меченосца» встревоженный взгляд.
— Все это кончилось, и кончилось теперь уже навсегда, — сказал Али, как бы желая ее успокоить.
— И очень жаль, — вздохнул Бобо, укладывая свою аппаратуру. — На мой взгляд, нашему времени недостает силы, жесткости…
Массимо дель Кампо произнес несколько слов по-итальянски, но Стефани предпочла сделать вид, что не расслышала. Сей прекрасный каррарский мрамор явно начинало тяготить, что кому-то другому, а не ему, оказывают чрезмерное внимание.
— Он не понимает по-английски, — сказал Али, — и я сейчас расскажу историю, которая, возможно, вас позабавит…
— Знаете, пора возвращаться в гостиницу, — быстро произнесла Стефани. У нее не было ни малейшего желания выслушивать эту историю. Она не сомневалась, что это тоже будет что-то совершенно возмутительное. — Мы улетаем завтра утром, и мне нужно собрать вещи…
— Расскажите, принц, расскажите! — проворковал Бобо. — Обожаю красивые истории! Пока я складываю свою технику…
Массимо издал смешок, полный непристойных намеков.
— Мурад когда-то дал обет. Тогда он был совсем юным воином… В бесчисленных сражениях, в которых он принимал участие в Хиджазе, ему случалось одним ударом сабли обезглавить двух врагов… В избытке религиозного рвения он поклялся, что не притронется к женщине, пока ему не удастся обезглавить разом, то есть одним ударом сабли, троих…
Впервые Стефани почувствовала что-то вроде жалости к старому удаву. Может, он и не понимал английского, но все же эту историю не следовало рассказывать в его присутствии. Она не одобряла и того, как Али смотрел на старого слугу, почти как на предмет, с гордостью собственника. Даже Бобо, похоже, был немного смущен и воздержался от комментариев.
Великан оставался невозмутим.
На лице из другого времени и другого мира не было и следа эмоций.
На его скрещенных руках вздувались мощные жилы.
— Каким далеким теперь кажется все это, — сказал Али Рахман. — Мой бедный Мурад никогда уже не исполнит своего обета… который ему, разумеется, вообще не следовало давать.
На втором этаже в покоях принца Стефани увидела собственные снимки — они были вырезаны из журналов мод и вставлены в рамки, обтянутые зеленым и пурпурным сафьяном, инкрустированные перламутром и слоновой костью. Там же были и старые пожелтевшие фотографии великих звезд эпохи немого кино: Клары Боу, Вильмы Банки, Аниты Пейдж… Увядшие образы мира, казавшегося столь же далеким и легендарным, как и тот, другой, мир клинков Аллаха и трех отрубленных голов, сложенных у врат рая…