Она повернулась к другим пассажирам, чтобы увидеть, как они реагируют на этот идиотский розыгрыш.
Первой, кого она увидела, была стюардесса. Она сидела сразу слева от Стефани, возле иллюминатора, согнувшись пополам. Ее опущенные руки как будто тянулись за лежавшей у нее в ногах ее же собственной головой, чтобы вернуть ее обратно на шею, на месте которой чернела густая магма.
Страх и растерянность всегда принимали у Стефани форму гнева и агрессии. Но тут на помощь пришел инстинкт самосохранения — он был у нее сильно развит. Никто не заставит ее потерять рассудок или умереть от ужаса. Она принудила себя смотреть спокойно, не поддаваясь психозу; она должна удостовериться, что все обстоит именно так, как кажется.
Бесспорно, так все и обстояло. Голова Бобо закатилась под кресла, но голова прелестной стюардессы лежала у ее же ног, а та будто бы и вправду собиралась ее подобрать и вновь водрузить на плечи.
Все непоправимое и непонятное неизбежно приводило Стефани в ярость. Она выругалась сквозь зубы, борясь с головокружением и дурнотой, отвернулась от стюардессы и, держась за спинки кресел, двинулась по проходу.
Сперва ей показалось, что все пассажиры исчезли. Самолет как будто был пуст. Но они просто уменьшились.
Первый пассажир, которого она узнала, был господин Алави.
Он держал голову на коленях, сжимая ее пальцами, один из которых был украшен прекрасным рубином. Брови приподнялись, выражая глубокое горе, а рот приоткрылся, точно в последней мольбе.
Белобородый пророк и мачо в тюрбане, раньше издававший звучные «ха! ха! ха!», сидели бок о бок, также держа свои отрубленные головы, пророк — на коленях, а его сосед — на атташе-кейсе.
Все пассажиры, за исключением ее самой, были обезглавлены. Все они держали свои головы на коленях — кроме двух-трех, которые положили их на подносы для завтрака.
Стефани дошла до середины салона. Стало ясно одно: это не бред, она не жертва галлюцинаций. Она не спятила. Это успокаивало.
И тут она поняла, что нескольких человек в самолете больше нет. Исчез ее сосед-англичанин, а также все пассажиры, одетые по-европейски.
Еще она заметила, что у всех мертвецов ремни безопасности пристегнуты поверх рук.
Голова Бобо продолжала кататься туда-сюда, под креслами и по проходу. Его правый глаз закрылся — возможно, в результате удара, — а к щеке прилип фантик от жевательной резинки «Риглиз».
Самолет снова резко повело в сторону, он нырнул, выровнялся, голова господина Алави соскочила с колен и принялась играть в шары с головой Бобо.
Только тут Стефани осознала, на что именно она смотрит.
Закричав, она бросилась к кабине пилотов. Она принялась колотить в нее изо всех сил и звать, и ей показалось, что она слышит ответ, какой-то крик с другой стороны. Стефани удвоила усилия, но тщетно.
На несколько секунд она дала себе волю — рыдая, всхлипывая, крича, прижимаясь к двери всем телом, как будто пытаясь спастись от них, оказаться от них как можно дальше… Ей вдруг показалось, что головы ухмыляются, насмехаются над ней, заговорщицки подмигивают одна другой, и что сейчас случится нечто ужасное… Она повернулась к ним лицом. Уж лучше видеть их, чем чувствовать за спиной.
Ей нечего бояться. Теперь это всего лишь предметы.
Позднее, гораздо позднее, в течение долгих часов, которые она проведет, отвечая на вопросы, настаивая, срываясь и снова беря себя в руки, чтобы повторить все спокойно и точно, без противоречий, чтобы доказать, что она не лишилась рассудка и действительно видела то, что видела, ей придется снова и снова повторять, что это была мизансцена. В положении тел, в том, как их головы положили на подносы для завтрака, например, — нет, это были не откидные столики в спинках кресел, это были обыкновенные подносы — в этой отвратительной компоновке угадывалось умышленное желание ужаснуть, насмеяться, свести с ума. Чье желание? Откуда мне знать! Вообще-то это ваши дела. Ваши политические дела. Да, политические — и не смотрите на меня так, будто я подкладываю динамит под ваши задницы… Все было подстроено с циничным умыслом, специально рассчитанным на то, чтобы зрителя охватило сильнейшее возмущение… Что? Был ли жив пилот? Ну разумеется, он был еще жив, раз самолет все еще летел. Он пытался… выжить. Да, я знаю, что рядом с ним находился второй пилот, но его уже не было… Я хочу сказать, что… Но я вам это уже сто раз объясняла. Не заметила ли я еще чего-нибудь? А вам что, мало? Дайте подумать… Так вот, там был важный политик, глава оппозиции, тот, которого вы мне показывали на снимке… Покажите еще раз… Да, вот этот. Так вот, его головы у него на коленях не было. Она лежала на соседнем сиденье, как будто он отложил ее в сторону, чтобы не мешала. Конечно, мне дали наркотик — видимо, при взлете, с конфетами, — но в тот момент я была в ясном уме. А впрочем, если вы думаете, что в своем подсознании я только тем и занимаюсь, что отрубаю головы и кладу их на подносы, то скажу вам одно: я не обладаю восточным воображением…