Тут же была совершена моя хиротония, наспех, с сокращенным церемониалом. В соседних залах, полных сановниками, стоял глухой ропот голосов. Там ожидали с нетерпением появления базилевса.
– Логофет! – сказал благочестивый.
Логофет подошел, сложив руки, склоняясь в смиренном поклоне.
– Подведи ко мне спафария Ираклия!
В висках у меня застучало. Я приблизился, упал на колени, припал к пурпуровым башмакам, украшенным жемчужными крестиками. Щеку оцарапало золотое шитье дивитиссия. Базилевс накрыл меня, как на исповеди священник, парчовой хламидой, и в золотой тесноте я обонял запах священных одежд, пахнущих металлом и фимиамом. Благочестивый возложил на мою голову сухие костлявые руки и произнес:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Властью, данной мне от Бога, посвящает тебя моя царственность в друнгарии ромейского флота и патриции. Встань, патриций Ираклий!.. Аксиос!
– Аксиос! Аксиос! – хором нестройных голосов повторили присутствующие.
Шествие продолжалось. По новому моему званию мне надлежало находиться в Оноподе, чтобы приветствовать там благочестивого с оруженосцами и драконариями. Папий сам повел меня по бесконечным лестницам и переходам, сокращал путь. В моих ушах звенело: «Аксиос! Аксиос!..»
Мы торопились, и толстенький Роман задыхался на винтовых лестницах. У меня была одна мысль – как бы не опоздать. Папий тоже волновался. Но вдруг мы услышали в одной из зал женский смех. Роман в изумлении остановился и раскрыл рыбий рот. По мраморному полу к нам навстречу бежал черный пушистый котенок, задрав хвостик, играя лапкой с золотым шариком. За ним гнались с радостными восклицаниями две девушки. На одной из них было пурпурное одеяние, присвоенное только рожденным в Порфире – императорском дворце. Другая была прислужница.
– Госпожа! – в ужасе всплеснул ручками евнух.
Это была Анна, багрянородная сестра базилевсов. Какая причина побудила ее выглянуть, как солнце, из укромного гинекея? Может быть, она возвращалась от утрени в одной из дворцовых церквей? Может быть, маленькое проказливое животное, на поиски которого она отправилась по лабиринтам зал и галерей, привело ее сюда? Так два корабля, затерянные в пустыне моря, вдруг встречаются в один печальный день в пути и расходятся навеки. Шумят снасти, волнуется прекрасная стихия, сияет солнце, а корабли удаляются друг от друга, уменьшается их величина, и корабельщики с печалью смотрят вслед, взволнованные мимолетной встречей. Что их ждет в бурной и неверной стихии? Неведомые острова, где покачиваются при вздохах зефира пальмы? Нажива в далеком торговом городе? Смерть в пучинах?
Опомнившись, мы упали ниц. Когда мы поднялись, Порфирогенита все еще стояла перед нами и широко раскрытыми глазами смотрела то на евнуха, то на меня. Эти глаза были ослепительны! Глаза, унаследованные от прекрасной Феофано! Никогда в жизни я не видел таких огромных, таких черных, таких глубоких немигающих глаз! Они закрыли для меня пышную залу, мозаики юстиниановых побед, павлинов, знамена, весь мир. Я забыл, куда спешил, и не помнил, что происходит в мире. Мгновенья текли, как волы небесных рек, а мне хотелось бы, чтобы эти мгновенья продолжались вечно, остановились. Стоять так и смотреть! Перемешанная с сиянием рая, на меня изливалась бархатная чернота ее очей. Ангелоподобная, она явилась нам, как в сонном видении.
Прислужница, красивая девушка с румянцем на щеках, поймала котенка и принесла госпоже. Лицо Порфирогениты озарилось смущенной улыбкой.
– Госпожа, – опять воздел ручки евнух, – пристойно ли твоей особе находиться в сем месте?
Анна ничего не ответила, еще раз взглянула на меня, повернулась, ушла, скрылась за малахитовыми колоннами, с нежностью прижимая к груди пушистого котенка. Прислужница шла за нею и несла на ладони золотой шарик. А мне казалось, что ангелы поют в моем сердце…
– Скорей, скорей, – торопил ключарь, – как бы нам не опоздать к выходу.
Император шествовал, облаченный в голубой дивитиссий, неся бремя тяжкой от жемчужин хламиды. Препозит возложил на него диадему базилевсов. Гремели слова латинского гимна:
– Annos vitae… Deus multiplied feliciter…
Обширными залами Дафны, Августеоном и Октогоном, Триклином Кандидатов, залой Эскувиторов, мимо триумфальных мозаик, черных икон, светильников, изображений римских героев, со свечой в руке, в облаках фимиамного дыма, в ропоте восторженного шепота и в музыке органных гимнов базилевс шел в зал Лихны. Чиновник, посланный патриархом, уже возвестил благочестивому, что приближается «малый выход». В залах теснилась дворцовая охрана. Остиарии с золотыми жезлами в руках вводили к базилевсу магистров, патрициев, стратегов. Время от времени препозит возглашал громоподобным голосом: