Однажды он подсчитал, что к моменту своего выхода на пенсию он проведет, стоя на этих трех ступенях, в общей сложности семьдесят пять тысяч часов. Тогда он наверняка будет единственным во всем Париже ? а, может, и во всей Франции ? человеком, простоявшим на одном и том же месте столько времени. Не исключено, что он был им уже и сейчас, насчитывая в своем активе пятьдесят пять тысяч часов стояния на мраморных ступенях. Ведь в городе имелось уже совсем немного фирм, державших охранников в своем постоянном штате. Большинство банков, например, было зарегистрировано в так называемых объединениях по защите и охране объектов и получало от них под двери этих угрюмо глядящих молодчиков с расставленными ногами, которые по истечении нескольких месяцев, нередко даже недель, сменялись другими, такими же угрюмо глядящими молодчиками, сменялись, якобы, по производственно-психологическим причинам: мол, внимание охранника ослабевает, если он слишком долго исполняет свои обязанности на одном и том же месте, мол, его восприятие окружающих событий притупляется и он становится вялым, неосторожным и тем самым непригодным для выполнения своих задач...
Чепуха все это! Джонатану было куда лучше известно, что внимание охранника теряло всю свою силу уже через несколько часов. Свое непосредственное окружение или даже тот поток людей, который втекал в банк, Джонатан с первого дня воспринимал совершенно поверхностно, бессознательно, потому что грабителя все равно невозможно было отличить от клиента. Даже если бы охранник и мог это сделать и бросился бы на грабителя, он бы сразу схлопотал пулю в лоб и отправился бы на тот свет еще до того, как успел бы расстегнуть ремешок-фиксатор на своей кобуре, потому что грабитель обладал по сравнению с охранником недосягаемым для последнего преимуществом неожиданности.
Охранник же был как сфинкс ? так установил для себя Джонатан (ибо он читал о сфинксах в одной из своих книг). Он давил не своими действиями, а одним своим физическим присутствием. Его и только его он противопоставлял потенциальному грабителю. ?Ты еще должен пройти мимо меня?, ? говорит сфинкс осквернителю могил, ? ?задержать я тебя не могу, но миновать меня ты должен; и если ты на это решишься, то тогда месть богов и манов фараона обрушится на тебя!? А охранник? Охранник в таком случае говорит: ?Ты еще должен пройти мимо меня, задержать тебя я не могу, но если ты посмеешь миновать меня, то тебя придется меня застрелить и тогда месть судов обрушится на тебя в форме приговора за убийство!?
Конечно же Джонатан очень хорошо знал, что в распоряжении у сфинкса имелись гораздо более эффективные санкции, нежели у охранника. Местью богов охранник угрожать не мог. И даже в том случае, если грабителю было начихать на всякие там санкции, сфинкс вряд ли чем-нибудь рисковал. Он был из базальта, он был высечен из цельной скалы, вылит из бронзы или выложен крепким камнем. Он преспокойно стоял себе на своем месте пять тысяч лет кряду и после могильной кражи.., тогда как банковский охранник в случае ограбления неизбежно расставался со своей жизнью уже через какие-нибудь пять секунд. И все же, как находил Джонатан, они были похожи друг на друга, сфинкс и охранник, ибо их сила была не инструментальной, она была символической. И единственно осознание этой символической силы, которая составляла всю его гордость и все его уважение к самому себе, которая придавала ему выдержку и энергию, которая предохраняла его больше, нежели внимание, оружие или пуленепробиваемое стекло, единственно осознание этой силы удерживало Джонатана Ноэля на его боевом посту на мраморных ступенях перед банком, где он стоял вот уже тридцать лет без страха, без внутренних сомнений, без малейшего чувства недовольства и без угрюмого выражения на лице ? вплоть до сегодняшнего дня.
Но сегодня все было по-другому. Сегодня Джонатану никак не удавалось обрести свое сфинксовое спокойствие. Не прошло и десяти минут, как он уже болезненно ощущал всю тяжесть своего туловища подошвами ног. Он начал перемещать вес тела с одной ноги на другую и обратно, сбился с ритма, пошатнулся и был вынужден сделать пару мелких шагов в сторону, чтобы не дать центру своей тяжести, который он всегда до этого держал под образцовым контролем, выйти из равновесия. И тут у него еще ни с того ни с сего зачесались бедра, бока на уровне груди и затылок. Через некоторое время у него зазудел лоб, так, будто он стал вдруг сухим и шершавым, как это иногда случалось зимой ? при этом ведь сейчас было жарко, даже неуместно жарко для пятнадцати минут десятого, лоб уже так сильно покрылся испариной, как это, собственно, должно было произойти только ближе к половине двенадцатого... У него зудели руки, грудь, спина, ноги от пояса до ступней, зудело все там, где была кожа, и ему хотелось чесаться, безудержно и сильно, но это уж вовсе никуда не годилось, то, чтобы охранник чесался на виду у всех! И он глубоко вздохнул, всхорохорился, выгнул спину, расслабил ее, поднял и опустил плечи и таким образом потерся изнутри о свою одежду, чтобы доставить себе некоторое облегчение. Правда, эти необычные выгибания и подергивания опять усилили его шатание из стороны в сторону и вскоре мелких боковых шагов-выпадов стало не хватать для сохранения равновесия, и Джонатану пришлось, вопреки привычному графику, выйти из своей каменной позы еще до прибытия лимузина мсье Ределя около половины десятого, и преждевременно перейти к процессу патрулирования ? семь шагов влево, семь вправо. При этом он пытался зафиксировать свой взгляд на кромке второй ступеньки и равномерно вести его взад-вперед, точно вагончик по надежному рельсовому пути, рассчитывая на то, что эта монотонно повторяющаяся, на всем своем протяжении неизменчивая картина края мраморной ступеньки вернет его душе желаемое сфинксовое спокойствие, которое бы заставило его забыть и тяжесть тела, и зудение кожи, и вообще всю эту странную неразбериху, творившуюся в его теле и в его духе. Однако тут ничего нельзя было поделать. Вагончик то и дело сходил с пути. С каждым движением век его взгляд отрывался от проклятой кромки и прыгал на что-нибудь другое: на обрывок газеты на тротуаре, на ногу в синем носке, на женскую спину, на авоську с хлебом, на ручку внешней входной двери в банк, на красный светящийся ромб табачной рекламы на кафе напротив, на велосипед, на соломенную шляпу, на чье-то лицо... И нигде ему не удавалось закрепиться, найти новую стоп-точку, которая дала бы ему опору и ориентацию. Едва он выхватил справа соломенную шляпу, как проезжавший мимо автобус перебросил его взгляд по улице налево, чтобы уже через пару метров отдать его белому спортивному кабриолету, который снова потянул его по улице направо, где тем временем скрылась соломенная шляпа ? глаз тщетно искал ее в толпе прохожих, в потоке шляп, он зацепился о розу, раскачивавшуюся на совсем другой шляпе, отцепился, затем, наконец, опустился назад, на край ступеньки, опять не сумел успокоиться, пошел блуждать дальше, без остановок, от точки к точке, от пятна к пятну, от линии к линии... К тому же создавалось впечатление, что воздух сегодня подергивался от жары, как это бывает лишь в июле в жаркие послеобеденные часы. Перед всеми предметами дрожала прозрачная пелена. Контуры домов, уступы и коньки крыш были очерчены ослепительно ярко и вместе с тем нечетко, как будто были обтрепаны. Края сточных канавок и стыки тесаных камней тротуара, обычно выровненных как по линейке, извивались сейчас сверкающими кривыми. И женщины, казалось, сегодня были все одеты в платья кричащих цветов, они проносились мимо пылающими огнями, приковывали к себе взгляд и все-таки не задерживали его. Все вдруг потеряло свои ясные очертания, ничто не поддавалось четкой фиксации. Все колыхалось.
?Это мои глаза шалят?, ? подумал Джонатан, ? ?за ночь я стал близоруким. Мне нужны очки?. В детстве ему уже приходилось носить очки, не сильные, минус ноль семьдесят пять диоптрий слева и справа. Было весьма странно, что близорукость снова давала ему знать о себе в его возрасте. С годами люди, скорее, делаются дальнозоркими, читал он, близорукость же, наоборот, понижается. А что, если у него была вовсе не нормальная близорукость, а что-нибудь из того, что вообще нельзя было поправить очками: катаракта, глаукома, отслойка сетчатки, рак глаз или опухоль мозга, давившая на глазной нерв..?
Он был так сильно занят этой ужасной мыслью, что в его сознании не сразу отозвался короткий сигнальный гудок, повторенный несколько раз. Лишь на четвертый или пятый раз ? сигналили уже в затяжную ? он услышал и отреагировал, подняв голову: и вот те на! перед воротами действительно уже стоял черный лимузин мсье Ределя! Ему, Джонатану, опять посигналили и даже сделали знак рукой, как будто ждали уже не одну минуту. Перед воротами! Лимузин мсье Ределя! Когда же это он проморгал его приезд? Обычно ему даже не надо было смотреть в ту сторону, он чувствовал, что машина приближалась, он слышал это по гудению мотора, он мог спать и проснулся бы, как собака, заслышав приближение лимузина мсье Ределя.