Отвечать я по прежнему не мог.
- Помочь тебе? Сделать чтобы полегчало? - спрашивал мой ангел, а я судорожно кивал в ответ. Каждый кивок сопровождался неописуемой болью, раскатывающейся в голове.
Большую часть лица сидящей напротив Сиерры закрывали легкие пепельные пряди, сквозь которые проглядывались глаза, видящие меня насквозь. К моим губам она протянула свои ладони, сложенные вместе в форме чаши:
- Пей! - приказала она.
И я начал пить из ее рук. Что я пил, сейчас уже сказать не могу, но я не мог отрваться. Когда таинственная жидкость закончилась, я начал вылизывать ее пальцы, впиваться поцелуями в запястья. Становилось легче. Сиерра отстранилась, но через секунду повторила ранее описанное действие, и я снова пил. Затем она протерла мое лицо влажной ладонью, заглянула в глаза, в которых начало рассеиваться замутнение, и велела мне идти ложиться спать. Встав с пола, я пытался обнять ее, но ее хрупкое тело в этот раз было неуловимим.
- Иди, - шептала она, - уходи, тебе пора.
С большим трудом передвигаясь в направлении своей спальни, я то и дело оглядывался. Сиерра не двигалась с места и лишь жестом показывала мне, что нужно идти к себе.
***
Непросыхающие от пьянства дни внезапно были прерваны звонком из родительского дома и известием о смерти нашего с Оливией дедушки. Естественно, первым делом мы с сестрой посчитали необходимым употребить бутылку бурбона на двоих, а лишь потом начали свои сборы в предстоящее невеселое путешествие. В эти дни мы были особенно близки. Оливия заботливо укладывала мои рубашки в дорожную сумку, шмыгая красным от слез носом; чистила мне костюм, не носивщейся по меньшей мере пол года ( с моим уходом из общества успешных взрослых людей, костюмы стали не в чести и пылились отвергнутые в шкафу пиджачно-брючной грудой на вешелках), то и дело жалобно всхлипывая и тут же умолкая. Я, тем временем, подсчитывал имевшиеся в бюджете деньги, бронировал билеты и по мере необходимости подливал спиртное сестре в бокал.
На новость о кончине моего близкого родственника Сиерра отреагировала равнодушно, что вызвало во мне обиду. Ее словно ничего не касалось, кроме ее собственной персоны. Ее глаза горели лишь тогда, когда я говорил, как сильно люблю ее, а стоило заговорить о чем-либо другом, она теряла интерес. Быть может, оскорбленные чувства наталкивали меня на такие мысли, может мне казалось все в таком свете, а девочка поддерживала меня изо всез сил, да только я не оценил этого? Сейчас уже трудно сказать. В любом случае, это было мое первое негативное чувство, связанное с Сиеррой. Сколько бы она не игнорировала меня, пренебрегала обещаниями, втаптывала в грязь мои чувства, - все это никак не могло меня пронять, а в этот раз что-то было иначе. Наверное, дело было в том, что теперь был замешан третий человек - дедушка, по которому полагалось скорбить.
Вылетели мы с Лив рано утром, и приземлились наконуне похоронной церемонии. Времени у нас было лишь на то, чтобы переодеться и купить цветы в первом попавшемся цветочном магазине. Дедушкин дом был переполнен людьми, большую часть которых я знать не знал. Запахи роз, начинающих увядать как бы в знак солидарности с дедом, и тяжелых женских духов для домочек пенсионного возраста переполняли воздух, вызывая приступы тошноты. Кружилась голова, все казалось каким-то странным. Сестра затерялась в толпе. По обрывкам фраз я понял, что она попала на растерзание тех самых благоухающих старушек, каждая норовила потискать Ливию, словно плюшевого медведя. Меня же эта участь миновала, кто пожелает прикасаться к обросшему щетиной, воняющему перегаром мужику? Срочно требовалось похмелиться, иначе совершенно не представлялось возможным подойти к дедушке. В противоположном конце комнаты я видел выступающие из гроба начищенные черные ботинки, о которые ударялись проникшие сквозь окно лучи солнца. Интуиция подсказывала мне, что в привычном с детства серванте должны храниться запасы портвейна и коньяка. Туда-то я и держал путь, пробираясь через толпу пришедших попрощаться гостей, а так же принимающих соболезнования родителей. Дедушка не должен был быть против, если я выпью буквально глоточек из его запасов. Поступившая в глотку порция сорокоградусной жидкости по-хозяйски разлилась внутри. Спустя минуту, мироощущение стало привычным и я отважился подойти к подарившему повод собраться. В ушах стоял дедушкин бас: "И долго я должен ждать, Джек!? Неужели так сложно подойти?" "Нет, нет, не сложно, уже иду," - мысленно отвечал я и послушно приближался к лакированной деревянной коробке, сожержащей внутри себя останки человека, которого я знал. Лицо деда было распухшим, а пальцы наполовину черными. В волосах порядком больше седины, чем я помнил. Совесть стояла прямо впритык за спиной, ожидая, когда я обернусь. Когда я звонил деду в последний раз? Когда навещал? Родители переехали специально, чтобы быть поближе к нему, иметь возможность помогать.