— Да хватит ли имущества-то, чтобы расплатиться с тобою? — спросил сын и при этом тихо засвистал. — Эх, маменька, тонкая ты у меня штука! Вижу тебя насквозь!
— Не понимаю, что ты под этим подразумеваешь? — воскликнула с искренним негодованием мадам Жозен. — Очень понятно: если я ухаживаю за больной, уступаю ей мою кровать, то я вправе ожидать, что мне за это заплатят. Отправить же ее в больницу — у меня не хватает духу. Имени ее я не знаю, фамилии тех знакомых, у которых она хотела остановиться, мне неизвестны, — что же мне остается делать?
— Делай то, что ты задумала, маменька… Да, жаль, очень жаль молодую женщину! — заключил он, посмеиваясь.
Мать ничего не ответила на слова сына и несколько минут сидела в раздумье.
— А не принес ли ты немного денег? — спросила она вдруг, обращаясь к Эдрасту. — Ужинать мне нечего, а я собираюсь всю ночь просидеть у постели больной. Не сбегаешь ли ты в лавку купить мне хлеба и сыра?
— Ты спрашиваешь, есть ли у меня деньги? Погляди! — Повеса вытащил из кармана пригоршню серебра. — Вот что я принес!
Через час Жозен с сыном сидели уже в кухне, ужиная и дружески болтая, а больная и девочка крепко спали в это время в отведенной им комнате.
ГЛАВА З
Последние дни в Грэтне
вступило утро. Больная оставалась все в прежнем тяжелом забытьи. Опасность была очевидна. Мадам Жозен решила отправить Эдраста за реку, чтобы скорее привезти доктора Дебро.
Но до этого мать и сын забрались в кухню, притащили туда дорожный мешок приезжих и принялись рыться там, чтобы посмотреть, что в нем уложено. Белье, разные принадлежности туалета, квитанции на получение багажа, пассажирские билеты — все это оказалось налицо, но ни писем, ни записок, ни карточек, ни счетов, ничего подобного не было, и только монограммы «J. С.», которыми были помечены белье и серебряные принадлежности туалета, свидетельствовали, что все уложенные в мешки вещи принадлежат одному и тому же лицу.
— Не лучше ли мне захватить с собою теперь же багажные квитанции? — сказал Эдраст, вставая и пряча в карман жилета свернутые бумажки. — Если больная очнется, ты можешь ей сказать, что им понадобятся платья и что мы нашли необходимым вытребовать сундуки. Так, что ли, обстоит дело? — спрашивал сын у матери, многозначительно улыбаясь.
Мадам Жозен, ничего не отвечая, с озабоченным видом заперла опять мешок и начала торопить сына:
— Скореє, скореє привези доктора! Я так боюсь за бедную женщину. Того и гляди, девочка проснется и расплачется, увидя, что мать все в том же положении.
Эдраст проворно оделся и побежал к перевозу.
Через полтора часа он возвратился в сопровождении доктора Дебро.
Доктор, осмотрев больную, уверил, что опасности нет.
— У этой женщины сильная лихорадка, — прошамкал старичок, — надо серьезно ею заняться. Лежать долго она не будет. Кризис должен скоро наступить. Я сделаю все, что возможно, для ее спасения.
Он прописал лекарство и, преподавая нужные наставления относительно ухода за пациенткой, все время гладил золотистые волосы малютки Джэн, которая, проснувшись, не сводила глаз с матери.
Вскоре после ухода доктора к крыльцу подъехала телега с двумя сундуками, и Эдраст при помощи рабочих втащил этот тяжелый багаж во вторую комнату рядом со спальней.
Телега с рабочими уехала, зеленая дверь захлопнулась и как будто поглотила последние следы бедной матери и ее ребенка, точно исчезнувших для всего мира.
Доктор Дебро продолжал свои визиты и каждый раз уезжал с более и более встревоженным лицом. Он убедился, что положение больной безнадежно. У него сердце болело за малютку дочь.
Бледная, молчаливая девочка по целым дням сидела на кровати подле матери с выражением тяжелого горя на лице.
Жозен как-то заметила девочке, что матери необходимо полное спокойствие. Трогательно было видеть, как малютка себя во всем сдерживала, — по целым часам она сидела, почти не двигаясь, не выпуская руки матери из своей.
Нельзя было упрекнуть мадам Жозен в недостатке заботливости о своих постояльцах. Она с неутомимым усердием ухаживала за больной и за ее малюткой дочерью и мысленно восхищалась своим самоотвержением.
— Ну кто, кроме меня, способен так лелеять больную, так баловать ее ребенка? Я считаю их своими, — твердила она сыну. — Беспомощные, безродные, они только во мне одной и нашли опору. Они положительно мои, мои!