Весь гарнизон после этого случая помирал со смеху. Сам Поприщенко вечером украдкой с мешком заявился в свинарник. Молча забрал и так же молча унес поросенка, а тот всю дорогу визжал, будто его живого положили на горячую сковородку. Долго потом Явдошка не здоровалась с Аннушкой. А Владимир Кононович только улыбался: «А как вас, земляков, научишь жить по чести?»
…В тот холодный, по-ноябрьски промозглый вечер шел Харченко, может, в последний раз в свою третью роту. Шел медленно, вдыхая холодный воздух. Из-за палисадников приятно тянуло шинкованной капустой, огурцами и помидорами, а еще — увядающим укропом.
Окна поприщенковой квартиры не светились. Должно быть, все уехали в город за покупками. Днем у его сарая оглушительно трещал мотоцикл. Между сараем и гаражом для мотоцикла заметил Харченко шевелящийся клубок. Подумал: «Никак, Дружок на цепи заарканился. Советовал же Степану: купи другую цепь. Выбрось этот поводок-удавку».
Владимир Кононович открыл калитку во двор соседа, заспешил к сараю. Так и есть — собака запутала на шее поводок. Харченко взял Дружка на руки и начал раскручивать цепочку из плоских металлических звеньев. Пес ожил. Раза три глотнул воздух, а потом радостно заскулил, благодарно лизнул руку Владимира Кононовича. Тот потрепал пса, достал завернутый в бумажную салфетку пирожок с мясом.
— Возьми, Дружок. Приобщись и ты к нашему празднику. Нынче Ленька к нам приехал, сын. Скушно тебе одному. Понимаю, сам из дому по этой причине сбежал.
Умный пес Дружок. Преданный. Из породы сибирских лаек. Ему бы сейчас в лес, белковать с хозяином. Сколько раз Владимир Кононович просил соседа: «Продай! К чему он тебе такой. Для охраны мотоцикла заведи обыкновенную дворнягу». А тот ни в какую. Помнил старую обиду. У Дружка красивые, вечно навостренные уши. Был и хвост, красивый, всегда поднятый бубликом. Хвоста теперь у Дружка нет. Остался обрубок. Кто-то посоветовал Степану: отруби, злее будет. Тот взял и отрубил собаке хвост. Боялся за свой мотоцикл с коляской. А какая же это лайка без хвоста?
С такими вот мыслями и миновал он КПП. Когда проходил вертушку, заглянул в окошко дежурки. С красной нарукавной повязкой сидел за столом сержант Тихомиров, из его роты. Тот самый, которого он, уходя в отпуск, оставлял за себя. Харченко кивнул ему и пошел дальше. А мысли теперь вились уже вокруг Тихомирова. Парень требовательный, любит во всем порядок. Но нет у него к людям подхода. Вспомнилось, как он инструктировал сержанта перед отъездом. Все обязанности Харченко напомнил Тихомирову, все разложил по полочкам. Что и как следует делать.
Потом они ходили по казарме. Прошли в ту ее часть, где располагались подчиненные Тихомирова. У кровати рядового Конкина остановились. Старшина знает: Конкин — пензенский. Окончил, как и его сын, радиотехнический техникум. Толковый солдат, но замкнутый. Совсем недавно ушел от них отец. И теперь мать одна воспитывает дочь — школьницу. Конкин, как специалист первого класса, получает надбавку к своей солдатской зарплате. Если разобраться — не так и много. Но накопит за два-три месяца и отсылает переводом. Такая заботливость солдата трогает Харченко.
— Тихомиров, — спрашивает старшина, — от кого получает письма Конкин?
— Признаться, товарищ прапорщик, я этим не интересовался. Одно знаю: в нашем взводе ему нет равных в передаче телеграфным ключом.
— А знаете, какой поступок совершил ефрейтор Белов, когда ездил домой в краткосрочный отпуск?
Сержант морщит лоб:
— Кажется мне, кого-то спас. Но кого и как — точно не знаю…
— Вот то-то и оно, что не знаете. А знать обязаны… Ефрейтор все десять дней работал в родном колхозе на комбайне вместе с отцом, — поясняет Харченко. — Сами знаете, какие погодные условия были прошлым летом…
А Тихомиров ему в ответ:
— К чему мне такие подробности? Мое дело, чтобы люди службу несли исправно. Чтобы двоек на занятиях не хватали, на дежурстве чтоб не дремали…
— Да?! — только и вымолвил ему в ответ Харченко.
«Вот и доверь такому роту, — думает Владимир Кононович, осторожно ступая по обледеневшему строевому плацу, срезая путь к своей казарме. — Нет, мой Ленька не такой. Он еще дошкольником поименно знал солдат третьей роты. Да и чутье у него на хороших и плохих людей острое. Они, дети, тонко чувствуют, кто к ним с добрым сердцем, а кто с горьким пряником».
Был у него в роте солдат Землянухин. Кажется, с Донбасса родом. Не курил, к спиртному не прикасался. Ласковый такой. Ребята, подтрунивая, его еще «баптистом» промеж себя называли. Ленька прикипел к нему. Когда Землянухин увольнялся, Ленька плакал, просился с дядей Лешей поехать… А вот рядового Иванова, «маменькиного сынка», которого родители посылками засыпали, невзлюбил. Это он надоумил как-то Леньку замкнуть сухие анодные батареи в ранцевых рациях. Влетело тогда рядовому Иванову, а заодно и Леньке…