— Где старшина Берендеев? — строго спросил у дежурного сержанта, подбежавшего к нему с докладом.
— Старшина Берендеев на покосе, — совсем по-будничному доложил тот, — Обещал дня через два возвратиться…
— А председатель колхоза Мосеев где?
— Приболел он, — ответил сержант, — раны, говорят, фронтовые открылись…
— Что, так и некому заменить его?
— А кем? — словно извиняясь за старшину, произнес сержант, — с войны в деревню возвратились почти одни калеки. Правда, есть тут один — Пашка Афонин, по прозвищу Кочет. Но он не в счет. Его Мосеев к колхозным делам на пушечный выстрел не подпускает. Ему лишь руки в брюки да по деревне разгуливать… Вот и приходится нам при неуправках подсоблять колхозу, — посвящал дежурный Свиридонова в местные дела.
Свиридонов снял фуражку, вытер платком влажный лоб и сказал сержанту примирительно:
— Хорошо у вас здесь. Живете как у бога за пазухой…
Сержант в ответ лишь пожал плечами: много был наслышан о строгости командира и потому каждое его слово воспринимал настороженно.
— Ну показывай ваш гарнизон, — как-то по-домашнему просто сказал Свиридонов.
Пока они шли к срубленному из желтых бревен домику, Свиридонов успел заметить: в хозяйстве Берендеева — полный порядок. А небольшая светлая комната канцелярии, куда они зашли, запахом сосновой смолы располагала к хорошему настроению.
— Штаб Берендеева? — с ироническим оттенком в голосе бросил Свиридонов, подходя к столу, на котором аккуратно были сложены книги, разные документы.
Из-под тяжелого пресс-папье виднелся заполненный бланк отпускного билета. Свиридонов не спеша взял его, так же не спеша пробежал по нему глазами, даже оборотную сторону прочитал. Оторвавшись от чтения, спросил у сержанта, который безмолвно, с почтительным выражением на лице стоял у него за спиной:
— Какое у нас сегодня число?
— Двадцатое июля, — ответил тот, еще не поняв, зачем это начальству понадобилось такое уточнение.
— Да, хорош гусь. Узнаю фронтовую хватку, — заметил Спиридонов и, подойдя к окну, остановился в глубокой задумчивости.
Отпуск у Берендеева начался с первого июля. Так гласил документ. На оборотной стороне отпускного в две строчки шел машинописный текст: «Со старшиной Берендеевым К. К. следует его жена Берендеева Ю. И.»
Не поехал тогда он, Костя Берендеев, с молодой женой к своим родителям в родной Барнаул, не получилось…
В тот же день Свиридонов улетел обратно.
А через два дня он потребовал Берендеева к телефону.
— Как дела, председатель? — спросил иронически. Но даже расстояние не смогло скрыть от Кости Берендеева теплоты в голосе командира.
— Дела идут хорошо, — ответил старшина. — Сена заготовили впрок. Колхозный скот обеспечили кормами…
— Ну а на Алтай как же? Молодой женой похвастаться? — пророкотал в трубку Свиридонов.
— Успеется еще. Алтай, он никуда не денется…
С тех пор и приклеилась к Берендееву кличка Председатель.
…Вечером финский домик, где жили Берендеевы, светился всеми окнами. Раскрасневшаяся, сразу как-то вдруг помолодевшая жена Константина Кузьмича хлопотала у стола. А сам он, еще не окрепший после болезни, чинно восседал рядом с шумящим самоваром. Командира части то и дело выключали из общего разговора, просили к телефону.
А гость, генерал-лейтенант в отставке Свиридонов, совсем седой, но боевой и подвижный, как и двадцать лет назад, близоруко щурился и повторял, глядя на Берендеева, свою излюбленную фразу:
— Нет! Вы только поглядите, каков гусь! Браконьеров взялся вылавливать. Узнаю, узнаю фронтовую хватку… — Потом после небольшой паузы продолжал: — А знаете, удивил и обрадовал шофер такси, доставивший меня сюда… Да ты, право же, не виноват, — перехватил генерал извиняющийся взгляд молодого командира части. — Это я дал промашку. Не разобрался как следует в расписании поездов… Да-а! Так на чем это я остановился? Ага… Говорю, значит, шоферу: «Сделай милость, подбрось до военного городка». А он отвечает: «Вас понял… Доставлю с ветерком до Берендеевой Поляны!» А я себе думаю: «Ну ежели конечная остановка называется Берендеевой, да еще и Поляной, — значит, живет там такой прапорщик».
Потом Свиридонов поднялся из-за стола, подошел к серванту, над которым висели увеличенные фотографии хозяев. На одной — совсем молодая Юлия. В платье с белым кружевным воротничком. Красивая — глаз не оторвать. На другой — Костя Берендеев. Но не молодой, а уже в возрасте, при полном параде. На груди все его награды: ордена Славы двух степеней, Красной Звезды, медали… На погонах по две звездочки, как у генерал-лейтенанта, только калибром поменьше…
Оторвал генерал затуманенный взгляд от фотографий, словно стряхнул с себя груз пережитых годов, и так, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил:
— Узнаю, узнаю, Константин Кузьмич, фронтовую твою хватку…
В ПОРЯДКЕ ИСКЛЮЧЕНИЯ
Полярный день катился в лето. Стояла горячая пора проверок и инспекций. Куда ни кинь взор, на море или на сушу, всюду образцовый порядок. Даже женский персонал, оказавшись на траверзе штабного здания, переходил на строевой шаг. Никто не желал ударить лицом в грязь.
В один из таких летних вечеров на территории базового автопарка показалась тучная фигура мичмана Душутина. В узкую дверь бытовки, где обычно после рейса отдыхали водители, а сейчас спасались от гнуса, он еле втиснулся. Вошел в тот самый момент, когда мощный взрыв хохота едва не вытолкнул его обратно на улицу.
Смешил автомобилистов старший матрос Рашкован. Добродушному Душутину и невдомек было, что мишенью для очередной шутки писаря стал именно он.
В гарнизоне давно ходило такое предание. Однажды командир базы собрал офицеров и мичманов, чтобы разобрать состояние дисциплины в подразделении Душутина. И разумеется, склонял и так, и этак. Многие сочувственно поглядывали в его сторону. Казалось, все в душе мичмана клокочет.
И вдруг все ахнули. Петр Алексеевич Душутин закачался на стуле и чуть было не рухнул на пол. Хорошо, его подхватили на руки сослуживцы.
— Разве можно так человека распекать? — недовольно бросил кто-то.
— Воды! — загремел целый десяток голосов. — Петру Алексеевичу худо.
Атмосфера накалилась. Но вот Душутин открыл сначала один глаз, потом с усилием второй и просиял такой улыбкой, что в комнате стало светло, как от фар могучего КрАЗа.
— Мне вовсе не худо, — деликатно произнес Душутин. — Я просто задремал малость. Извините…
Обо всем этом и другом и рассказывал автомобилистам писарь Рашкован, который считался в транспортном взводе своим человеком. Лишь только выдавалась свободная минута, он мчался в автопарк. Заветным его желанием было получить водительские права. Поэтому он охотно помогал водителям в техобслуживании и мелком ремонте автомобилей. За это ему разрешалось посидеть в кабине, порой даже погазовать на месте. Большего не дозволяли. В базе хорошо знали обстоятельства, из-за которых тот попал в писаря.
До службы в армии Юрий Рашкован учился в сельхозтехникуме. Изучал злаки разные. Собирался внедрять кукурузу чуть ли не до Полярного круга. На его беду, а может и к счастью, в родном колхозе вакансий не оказалось. Ему предложили ехать в соседний район. Да тут мать заупрямилась.
— Загинет дитя малое на чужбине! — запричитала она, глядя на своего краснощекого Юрия, который как-то шутки ради взял да и завязал морским узлом печную кочережку. А когда мать стала браниться, сын невозмутимо заметил: «Готовлюсь к службе на флоте, мама».