Корытова вдруг развеселила уснащенная поговорками речь Гонцова. Он с живостью сказал:
— Занятно, фамилия твоя как? А?
Гонцов дрогнул.
— Нечего тебе мою хвамиль знать. Мы мужики, у нас у всех клички однаки.
Он отступил от стола и потрогал бородку.
— А промежду прочим нас не застращать. Гонцов я! Василий Гонцов. Пиши…
Антипа, багровея, сказал:
— А ты хошь, чтоб за тебя робили? Навык?
Он шагнул вперед, не зная, что делать, помолчал, а затем звонко крикнул:
— Антипа Хромых. Пиши с лошадью.
— Фролов Семен… Пиши!
— Меня тоже, — понеслось со всех сторон.
— А какая цена? — вкрадчиво спросил Афоня Чирочек, мигая слезливыми глазами.
— Два десять коно-день, — ответил Корытов. — Рубиться — три.
— Сходная цена.
— С этого бы и разговор. Пиши нас! — гаркнули братья Важенины.
— Цена-то сходная, — глядя пустыми глазами на Важениных, сказал Гонцов, — только сев скоро… — и пошел к выходу.
Корытов ликовал.
…Через неделю рядом с обомшелыми черными келейками, сияя белизной, поднимался корпус завода. Лихими наездниками — борода по ветру — сидели на бревнах плотники, постукивали топорами. Точно синицы, во все стороны летели щепы. Парни и девушки соскабливали с обнаженных сосновых стволов восковую накипь живицы. По вечерам пылали костры, задорной песней заливалась гармоника. Парни тискали девчат, пуляли шишками, горланили песни. В темноте разносились веселые крики.
Заглянул как-то сюда и Василий Гонцов.
Будто белые юбочки надеты на сосны!
— Испортят лес. Ох, испортят! Сухостою не оберешься…
Услышал Корытов, подошел поближе.
— А мы его в рубку, белячок…
Гонцов встрепенулся:
— Какой я белячок? Я с белячками ребят не крестил.
— Не сердись, — примиряюще улыбнулся Корытов.
Василий Аристархович тоже решил быть поласковее: вон какую махину подняли!
— Дух у вас здоровый, это ты верно, — сказал он, потянув носом. — А я чё? Може, и дело удумали… Мы-то темные, нам за лесом не видно. Я домишко строил себе, так на него и то все глаза пролупили. А вы — вот как. Государство — сила. Казна, она может…
— Что же, из казенного леса домик-то срубил? — перекидывая с руки на руку скобель[10], спросил Корытов.
— Не-ет… По ордеру я, по ордеру, — зачастил Василий, — по разрешению уземотдела.
— По ордеру? Хорошо… Видать, ты мужик с головой.
Корытов подмигнул и захохотал:
— Так махину, говоришь, подняли… То-то…
Гонцов тоже, улыбаясь, отвернулся и про себя подумал: «Скалься. Мой Костя по науке коий год учится. Може, не хуже тебя…».
К осени завод начал работать. Росли, ширились бараки, склады для живицы. Бухали молоты в кузнице. В бондарке, как в порту, высились горы ящиков и бочек…
9
Назначенный инструктором-техруком подсочного промысла, Костя Гонцов приехал в леспром в самый разгар сенокоса. В воскресный день он появился на улицах Застойного.
Из тонкого и гибкого, как чернотал, паренька он превратился в высокого, с широкой грудью мужчину. Синевой блестели гладкие, чисто выбритые щеки. Жесткий чуб свисал, прикрывая правую бровь. В чесучовой толстовке и широчайших, как юбка, брюках-клеш он был неотразим. Глаза его по-хозяйски задерживались на лицах молодых баб и девчат и щурились не то от удовольствия, не то от фиолетового дымка папироски.
— Картинка! — определила раскрутка Шимка и сейчас же начала «завлекать».
— Мирской бык, — сказал Антипа, и вскоре по всему селу гуляла эта кличка, хотя никто не знал, откуда она пошла. Попробуй уйди от метко пущенного русского слова…
Анисьина Вера оделась в свое лучшее голубое с белыми прошвами платье, но Костя прошел мимо, не остановился.
При встрече с мужиками он притрагивался двумя пальцами к широкому козырьку кепки.
— Мое почтение! — ронял он и шел дальше, легко ступая ногами, обутыми в розовые сандалии.
Он отказался от приглашения парней, его сверстников, «омыть ваканцию» и в первый же понедельник на отцовском Беркуте уехал в леспром на Еланский участок.
…Бор высокой и плотной стеной обступал Кочердыш. Только на севере лежала широкая светлая полоса. Здесь, заросшая осокой, мясистой рогозой и стрелолистом, уходила зеленая, как ковер, падь. По ней текли лесные талые воды, питая озеро. Кое-где падь пересыхала, и измельчавший по ее обочинам сосняк смыкала буйная заросль ивняка, боярышника и смородины. Местами бор раздвигался, и падь блестела зеркалом, отражая в себе мшистые столетние сосны, коряжистое кремье и березовые сухарки. Встречались здесь и зыбуны, манящие луговым цветением золотого лютика и кукушкиных слезок. По сторонам на седых мшистых гривах рос душистый багульник да огненной россыпью блестела брусника.