— Нет! — не находя удобного положения, сердито заключил он. — Нечего там тебе делать. Васьки Гонцова сыночку баклуши там бить ладно.
Стянька молчала. Знала, скажи она сейчас хоть слово, ей не удержаться от слез.
Молчал и Степан. Тонко, надоедливо звенели комары. Лошади перестали есть, подошли к костру, подставляя дымной волне плоские зады. Быстро темнело. На севере, за черной стеной бора, играли сполохи, будто кто-то чиркал спичками…
Отец с дочерью, задумавшись, не заметили, как к костру подошел человек. По его ускоренному дыханию можно было догадаться, что шел он издалека и быстро.
— Здравствуй, дядя Степан! И ты, Стянька, — сказал он.
— А, Ваня! Здорово, — ответил Степан, убирая ноги и тем самым приглашая парня к костру. Ваня охотно сел, передвинув на живот висящую через плечо кожаную сумку. Розовый отблеск костра озарил пышный клок русых волос, прямой крупноватый нос, темные задумчивые глаза под густыми сомкнутыми над переносьем бровями и по-детски припухшие губы.
Это был Ваня Тимофеев: спорщик, книголюб, мечтатель, «лучший песельник» на селе. За последнее время он сильно возмужал. Исчезла девичья округленность щек. Все черты лица стали крупнее, можно было заметить некоторую несоразмерность их. «Да он некрасив», — подумаешь о таком человеке с первого взгляда, но когда приглядишься, то уже определенно скажешь: «Ладный парень!» Именно из этой несоразмерности складывается та неуловимая мужская красота, без которой мужчина — уже не мужчина, а херувим.
— Откуда так припоздал? — спросил Степан.
— Из Таловки.
— Чего туда ходил?
— В библиотеку.
— Куда? — переспросил Степан.
— В библиотеку. За книгами.
— А-а? Наро́ком?
— Ну да.
Степан перестал прикуривать от обуглившегося прутика и внимательно оглядел Ваню с головы до ног.
— А лошадь что, жалеешь?
— Нет. Антипе на супряг[7] дал.
Красный уголек на конце прутика истлел. Степан шумно сосал папиросу.
— В своей библиотеке я все книги прочитал, — не замечая осуждающего взгляда Степана, сообщил Ваня, — а тут вон сколько набрал. — Он приподнял сумку и бережно опустил ее на колени. Степан молча дымил папиросой и будто дремал.
— Теперь на целый месяц хватит, — продолжал Ваня, обращаясь к Стяньке. — Книга «Овод» есть. Мне ее Алеша достал. Ну, я ее там, в Таловке, да вот дорогой сегодня почти всю и прочитал. Ох, и интересная!
Ваня с увлечением стал рассказывать.
Стянька смотрела в его одухотворенное лицо и удивлялась. Как не похоже было то, о чем он рассказывал, на ее жизнь, на ее переживания и чувства. Но почему-то рассказ волновал ее. Стянька, как талисман, как залог своего счастья, придерживала сквозь ситцевую кофточку твердую пуговку ощипанного цветка.
— А про любовь там есть? — неожиданно спросила она.
— Есть, — опуская глаза, тихо ответил Ваня.
Степан бросил потухший окурок в костер, покосился на дочь.
— Любит сочень скалку, собака — палку. Эх, ты-ы! — И с неожиданным интересом обратился к Ване:
— Ну, и как? Добился он своего? А?
— Не дочитал.
Наступило неловкое молчание.
— Трудно, — сказал Степан и через минуту повторил: — шибко трудно. Я так думаю: сказнят его, как вот у нас Разина или Пугачева сказнили. Непременно сказнят. А ты — про любовь… По-твоему, что же, из баловства он на такое дело пошел? А-а?
Все замолкли. За лесом кровавым шаром поднималась луна. Далекие сполохи бледнели.
— Вот я все думаю, — заговорил Степан, — против царя да против неволи испокон веков народ руку поднимал. И у нас и в прочих землях. Сколь народа погибло. Да ведь мало им того, буржуям подлым, — между собой грызню учинят, а кто в ответе? — народ. Насмотрелся я в германскую. И прямо скажу, хоть я и малограмотный: нет нашей власти справедливее. У нас в роте солдатик был такой невидный, по фамилии Иванов, а промежду прочим с Лениным, как я с тобой вот, беседу имел. Ну, сперва хоронился, а после-то мы узнали: большевик. Одного унтеришка — подлец был — так шибанул, что тот и с копылков долой. Про Ленина он, унтер-то, собачить начал всякую клевету… Так вот, к чему я это говорю? — Степан пытливо посмотрел на Ваню, — а вот к чему: партия всему голова, ежели с народом она. Вот теперь говорят: колхоз. Мудреное дело. Об этом у тебя книжонки никакой нет?
— Нет, — смущенно сознался Ваня.
— Да-а! Закавыка, — после некоторого раздумья произнес Степан. — Ты пошел? — видя, как ловко поднялся Ваня на ноги, спросил он.
— Ну иди, — будто ожидая еще чего-то, с сожалением сказал Степан. И ему вдруг захотелось остаться одному со своими мыслями.