А теперь сверни с тропинки и следуй за мной. Этой дороги не видно , ее нужно знать…
4
— Знаешь, чего я не хочу больше всего?
— Чего же?
— Я не желаю знать, откуда тебе известно то, что просто не может быть известно смертным.
— Вполне объяснимое желание. И очень человеческое.
— Ты пугаешь меня, Каббад.
— Прости. Если это так, то лишь по той причине, что я и сам очень напуган.
— Странное ощущение, будто воздух сгустился и даже немного изменил цвет. Как если бы я смотрел сквозь толщу зеленоватой воды.
— Да? А я и не заметил.
— Ты слишком радуешься тому, что оказался здесь. Это похоже на радость узнавания. Каббад, отчего ты никогда прежде не говорил мне, что Эрвосса Глагирий живет так недалеко от Каина? Я-то думал, что на странствие к нему у меня уйдут долгие ритофо, что нам придется пересекать…
— Бушующие моря и заснеженные горные хребты? — с готовностью подхватил прорицатель.
— Какие хребты? — изумился Аддон.
— Когда-нибудь увидишь сам. А объяснять долго, да и неблагодарное это дело. Все равно что описывать, что такое вода.
Кайнен смотрел на него со странным выражением. Это можно было бы определить как благоговение, однако глава клана Кайненов такого состояния никогда не испытывал.
— Видишь ли, друг мой, — сказал Каббад, — всю жизнь ты задавал мне один и тот же вопрос, мучимый обыкновенным любопытством. А есть вещи, о которых не принято говорить за кувшинчиком вина во время дружеского ужина:
— Что же изменилось?
— Прежде всего — ты.
/Получается, что потерей любимой женщины я оплатил свое неуемное любопытство. Всего лишь любопытство — потому что, если бы мне сказали, что цена ответа такова, я бы никогда не задавал вопроса. Какая, в сущности, разница, есть ли на самом деле какой-то старик отшельник, хранит ли он некие знания о древнем сражении наших богов и кошмарных чудовищ? Что изменится в мире? Что переменится в моей жизни, если я узнаю, что он существует?
Один Каббад чего стоит — истинный кладезь знаний.
А Эрвосса Глагирий…
Блажь это была, не болев. Когда надоедало до одури воевать с варварами, чинить крепостные стены, делать опись оружия и запасать еду на случай осады, не грех было и помечтать о том, как я оставлю Каин на попечение Килиана, а сам отправлюсь в странствие на поиски загадочного старца.
Но ведь знал же, что никуда от Дибины не уеду. Просто развлекал себя, утешал, словно раскапризничавшегося младенца…/
— Раньше, — произнес Каббад тихо-тихо, но Аддон его все равно услышал, — ты просто развлекался этой мыслью. Тебе было интересно знать и приятно тешить себя иллюзией, что однажды ты объявишь Килиана главой клана и хранителем Южного рубежа, а сам отправишься в дальнюю дорогу. Ведь так?
И я понимал тебя, как никто другой. Человек просто обязан иметь право выбора. Безысходность иссушает душу и уничтожает само желание жить.
И ты инстинктивно искал спасения от предопределенности, от неизбежности своей судьбы в мечтах о том, как однажды бросишь свои постылые занятия — все эти кровавые битвы, смерти, которые, что ни говори, лежат и на твоей совести, — и разгадаешь тайну, которая будоражит умы уже не одного поколения мудрецов.
Зачем было лишать тебя такой мечты? Тем более что никуда бы ты не уехал из Каина без Либины, а разве ты рискнул бы подвергать ее опасностям и превратностям в долгих скитаниях?
— А теперь?
— А теперь сам факт существования старца может многое изменить и в твоей судьбе, и в судьбах других людей. Кроме того, одним своим поступком ты заслужил право увидеть Глагирия, ибо ты невольно приобщился к тайному и немногочисленному братству посвященных.
— Не очень-то я этому рад, — признался Кайнен. — Если все, что ты рассказал мне о наших богах, правда (а я чувствую, что это так), то и жить не хочется. И как прикажешь быть честным, порядочным, исполнять свой долг и любить, если наши небесные владыки на подобное просто не способны? Как нам жить с такими богами?
— Жили же как-то раньше, — легкомысленно, как показалось Аддону, отвечал старый (а старый ли?) прорицатель. — Проживем и в дальнейшем. Других богов у нас нет и, вероятно, не будет. Но это не снимает ответственности за нашу судьбу с нас самих. Есть и еще одна причина. Единственная, по сути. Все остальное — это так, дополнения к ней…
Кайнен хотел спросить, что же это за причина, но тут мир вокруг столь разительно переменился, что ему стало не до разговоров.
Они въехали под сень каких-то неизвестных Аддону деревьев, и жара, зной, духота и усталость сразу остались позади, словно учтивый слуга принял у гостей их печали и тягости, как оружие и пыльные плащи — при входе в дом.
Всюду, сколько хватало взгляда, росли цветы.
Это были не просто цветы, а Цветы — совершеннейшее воплощение, квинтэссенция того хрупкого существа, которое называлось этим словом. Ни в долине Каина, ни в горах, ни в лесу, начинающемуся у границы с Шэнном, Аддон не видел такой неземной красоты.
Крупные яркие чашечки с нежными лепестками, пухлые бледные бутоны, ослепительная зелень листьев и аромат… Такого аромата просто не бывает. Так может пахнуть разве что счастье.
Ручей — широкий, прозрачный и быстрый — змеился между невысоких деревьев с пышными кронами, скрываясь в голубоватой туманной дымке. А немного выше по течению звенел крохотный водопадик, срываясь с живописных, поросших мхом скал.
Здесь пели птицы и порхали мотыльки. Словно и не было никогда изнуряющей жары, пересохших рек с глинистой, мутной и затхлой водой, желтой травы и раскаленного песка.
Однажды то, во что ты втайне веришь, может обрести материальность, проявиться где-нибудь на другом краю мира и стать обыденностью для тех, кто родился в твердом убеждении, что иначе и быть не должно. Но иногда и тебе, именно тому, кто вымечтал, придумал этот образ, прорисовал его в своей памяти до мельчайших деталей, выпадает счастье наяву увидеть то, чего до тебя вообще не существовало.
Аддон Кайнен находился в роще своих грез. Именно это место он всегда представлял себе, когда думал о Либине и далеком будущем и светлой старости, именно этот ручей виделся ему, когда он пел своей молодой жене колыбельную.