Обычно к тому времени когда Унрофу доходил до подробностей, смертельно уставший Кайнен уже спал. Тогда, в молодости, его абсолютно не интересовали тайны богов и чудовищ.
— Ну, — подбодрил Глагирии. Аддон глухим голосом, отстранение, словно наблюдал эту картину, а не описывал пережитое, стал рассказывать. Ему было трудно: многие мелочи он просто забыл, многое помнилось иначе; правда и ложь перепутались, и теперь Кайнен сам порой не мог отличить действительность от вымысла — слишком долго и упорно он лгал окружающим, слишком продуманны были подробности той истории, которую он выдавал за единственную и непреложную истину.
Он слишком привык скрывать от людей — даже родных и близких, — что же случилось на самом деле.
Иногда хранителю Южного рубежа казалось, что вымышленная история и является подлинной, а то, что он знает как правду, — это затейливый, длинный и очень реальный сон. Но только сон. Не более.
Зачем они с Каббадом полезли тогда в пещеру, которую обнаружили над осыпающимся скальным карнизом, уже не объяснить.
Было так: Аддон увидел полузасыпанную трещину в каменном боку горы — ее как раз беспощадно и отчетливо высветил луч заходящего солнца, — и ему стало интересно: что там находится? Грот, пещера или обыкновенная трещина, каких тысячи…
Что они искали в пещере? Надеялись увидеть нечто необычное? Вряд ли. Ничего необычного не бывало в пещерах, которые им попадались до этого.
Даже на встречу с горным хищником — панон-теравалем, а значит, и на славную охоту рассчитывать не приходилось. Этот гигант просто не смог бы просочиться в такую узкую щель. Они сами долго разгребали проход, и все равно им пришлось протискиваться внутрь, обдирая плечи и руки.
С какой-то лихорадочной поспешностью они делали факелы и зажигали их, чтобы осветить утопающие во мраке своды; и лохматые тени, словно пьяные, плясали и прыгали по неровным стенам.
То, что нашли Аддон Кайнен и прорицатель Каббад во чреве древней пещеры, потрясло их воображение и перевернуло всю дальнейшую жизнь.
Кайнен очень хорошо помнил, как раздался хруст, от которого отчего-то заныли зубы и морозец продрал позвоночник, — так могли трещать пустые яичные скорлупки. Только нужно было бы насыпать эти скорлупки толстым слоем на значительном пространстве.
Этот отвратительный звук, свидетельствующий о том, что неуклюжие люди давят что-то хрупкое и невесомое, раздавался при каждом следующем шаге. В воздухе повисла мелкая пыль, заставившая Аддона и Каббада судорожно чихать и кашлять, утирать слезящиеся глаза, задыхаться и проклинать ту минуту, когда им взбрело в голову рассмотреть пещеру изнутри.
Потом они поднесли факелы поближе к полу и обнаружили, что стоят, утопая по голень, в высохших останках крупных пауков и скорпионов. Эти несчастные твари, которые неведомо для чего явились умирать сюда чуть ли не со всего света (а как иначе объяснить неимоверное их количество), пролежали здесь невообразимо долгое время.
Кайнен живо представил себе тогда, как они набились в пещеру и копошились, заползая друг на друга, давя тех, кто оказался внизу, — и не мог поверить в то, что какая-то сила заставила мириады живых существ покончить с собой так страшно и бессмысленно.
На это даже люди не способны, не то что пауки и скорпионы.
Их останки рассыпались в прах от малейшего дуновения воздуха, от самого легкого движения, а два человека, пробираясь к центру пещеры, в считанные минуты уничтожили самую память о тех, кто нашел здесь последний приют. Только серая пыль столбом стояла в воздухе, не давая дышать.
Они бы ушли — неприветливая это была пещера, и она таила в себе какую-то скрытую угрозу; но тут отблеск пламени осветил центральную ее часть, и, хотя всплеск света не задержался там, а скользнул дальше, будто испугался увиденного, они успели заметить: трон, вырезанный из прозрачного желтого камня; в этом камне, словно в толще воды, отразился оранжевый свет; очертания гигантского тела, поверженного ниц перед троном; тело это не принадлежало ни одному из известных им существ и даже при беглом взгляде вызывало трепет и священный ужас; мускулистую руку с кистью совершенной формы и кольцо, украшавшее безымянный палец; красный камень сверкал так, словно внутри него заключили живой огонь; и человека, свободно сидевшего на своем возвышении; его молодое лицо — спокойное, даже безмятежное.
Лицо бога.
Они подобрались поближе, затаив дыхание не то от благоговения, не то из-за того, что прах раздавленных телец все еще висел в густом воздухе пещеры.
— Кто это? — спросил тогда Кайнен.
— Не знаю, — отвечал Каббад, — но догадываюсь, кто лежит у его ног.
И навсегда врезалось в память главы клана Кайненов тускло блестящее тело, покрытое темными доспехами, которые, казалось, составляли одно целое со своим хозяином; мощный сегментированный хвост, завершающийся обоюдоострым лезвием, превосходящим любой раллоден как длиной, так и прочностью; многочисленные конечности, каждая пара которых представляла собой какое-либо оружие — кривые серпы, зазубренные лезвия, двойные мечи; полураскрытые крылья, похожие на плащ. И череп с россыпью темных драгоценных камешков и два граненых камня побольше — глаза. Глаза, видевшие рассветы и закаты другого мира.
Чудовище, порожденное чернотой ночного неба?
— Он убил его? — спросил Кайнен, уже тогда свято веривший во всеведущесть Каббада.
— Не знаю. Не похоже. В одном уверен — ни смертные, ни бессмертные не видели ничего подобного и наверняка не подозревают о существовании этого места и этих… — Прорицатель замялся, подыскивая нужные слова.
Они были вместе — не как победитель и побежденный, не как двое врагов, которые могут сплестись в смертельном объятии и после смерти выглядеть так же, как любящие братья. Нет. Этих мертвых объединяло нечто незримое, но оттого не менее полновесное, не менее явное, даже спустя сотни и сотни ритофо после их заключения в недрах горы.