— Видишь ли, отец…
Но тут, растолкав воинов, выбежала ему навстречу Уна
/без царского венца, без толпы слуг и воинов охраны, без этого непомерного количества украшений, прежняя милая девочка, которая сводила его с ума своими выходками/
и с радостным визгом повисла на шее.
На миг почудилось, что он перенесся в прошлое, что ничего страшного еще не случилось. Просто глава клана отлучался ненадолго и вот вернулся домой. И выйдет сейчас навстречу счастливая, сонная Либина, обнимет, обдаст теплом и запахом цветов и молока.
За это можно отдать все — жизнь, славу, будущее. Все. За один только день прежней жизни.
Трещал огонь в очаге. На столе источало соблазнительные ароматы жареное мясо, уложенное на простом глиняном блюде. Кувшин вина, несколько лепешек, зелень. Все это напоминало их дом, хотя домом давно уже не было.
Кайнен удивленно оглядывался: будто бы целая вечность пронеслась мимо него с тех пор, как он покинул Каин на нового хранителя Южного рубежа. А ведь и полного ритофо с тех пор не минуло. Но время исчисляется не текселями, не литалами, не лунами и не ритофо. Оно исчисляется тем, что ты испытал, что потерял, что понял.
И по такому исчислению он, таленар Великой Газарры, почти сравнялся с вечно живущими. Он был здесь со дня сотворения мира.
Древним и легендарным существом казался ему Аддон Кайнен, участвовавший в битве при Паднату и в Габаршамской резне. Сладким, но не менее далеким воспоминанием отзывалась в его душе неугасшая любовь к Либине. Ярким и волшебным сном представлялись серебряная ладья, диковинный сад Эр-воссы Глагирия и те вещи, которые он рассказывал.
Знакомые стены. Знакомые предметы. Отчего же он не узнает ничего?
Килиан, сын, обнял его при встрече, но не было радости в его объятии. Постарел эльо Кайнен — чуть ли не такой же взрослый и уставший, как отец. Попытался что-то объяснить, промычал невразумительное, махнул рукой и отправился на стены проверять посты.
Аддон смотрел на его сутулые плечи и чувствовал острую жалость, смешанную с ощущением невосполнимой потери. Этот Килиан вовсе не походил на того молодого задорного человека, которого он порывался постоянно воспитывать. Ему нечего было сказать, и он знал, что даже если выдавит из себя какие-то слова, то Килиан не услышит его за пустыми фразами.
Каббад бездумно жевал вяленый ракис. Его глаза ничего не выражали.
Уна сидела на ложе, подобрав под себя ноги и прижавшись к плечу Аддона щекой. Он не расспрашивал ее ни о чем — знал, что она сильная и сама все расскажет. Кто-кто, а его девочка ничего не утаит, какую бы боль это ей ни причинило.
— Он был здесь, — сказала У на почти спокойно.
— Кто? — спросил Каббад, хотя и так было ясно, кого имеет в виду царица. Но он боялся неправильно понять ее, боялся ошибиться.
— Руф приходил этой ночью, чтобы сказать, что те, кого мы называем чудовищами, порожденными чернотой ночного неба, на самом деле добрые и милые существа.
— Ты уверена, что это был Руф? — осторожно уточнил Аддон.
— Во всяком случае тот, кто еще недавно назывался Руфом Кайненом, — твердо ответила девушка. Тут выдержка изменила ей, и она залилась слезами. — Ах, отец, если бы ты видел его… Как хорошо, что ты его не видел!
— Что с ним?!
— Это уже не наш любимый Руф. Он… он сам сказал, я не поняла… в его жилах течет какая-то другая кровь. Он действительно умер и ожил, и теперь он не человек, а иное существо. Он все так же красив, но одновременно страшен: у него серо-синяя кожа, как клюв тисго. В свете факелов я увидела, что глаза сплошные — не то черные, не то фиолетовые, но разве в темноте разберешь? Очень темные губы… Ногти…
Но память, но голос, но слова!
Я не знаю, что мучительнее — пережить его смерть или это неожиданное появление в таком облике? Я так долго молила богов о возможности поговорить с ним, услышать от него, что он меня любит. Я приносила жертвы, я отправляла во все храмы богатые дары. А когда он оказался рядом, я почувствовала отвращение и не смогла его преодолеть.
А еще, отец, оказалось, что я даже не подозревала, насколько я изменилась. Где та девочка, что могла бы принять Руфа Кайнена любым — даже таким непохожим, совсем другим? Ее тоже нет, отец! Я — царица Аммаласуна, и я не имею права верить тому, кто не с моим народом.
Помнишь, вы с Каббадом твердили, что человек привыкает ко всему? Кажется, я привыкла быть страдающей царицей, и мне стало страшно, когда все могло измениться. Что если мне нужен уже не Руф, а только память о нем? Память, в которой он будет таким, каким я желаю его помнить… Как быстро я заменила живого человека бесплотной и безгласной тенью… Руф оказался по другую сторону крепостной стены.
Знаешь, что служит ему шлемом? Череп, такой, как на твоем кольце; такой, как тот, что хранится в храме Суфадонексы, — голова чудовища с огромными глазами, с шипами и выростами. Он облачен в панцирь и вооружен клинком, которого никто и никогда из людей еще не видел. Он не просто чужой, отец. Он — воин чужой армии. Враг.
Руф Кайнен, самый великий воин Каина, пришел в свой дом как посланник нашего жесточайшего врага. Он за них и, значит, против нас.
И я будто бы заново переживаю день его смерти. Он погиб еще раз, но теперь унес с собой не только наше с ним общее будущее, но и ту любовь, что хоть и мучила, но освещала мне путь и давала силы жить дальше…
Аддон обнял ее, стал гладить по плечам, пытаясь унять дрожь хрупкого тела. Уна сотрясалась от рыданий.
— Странные доспехи, длинный меч, жуткий шлем с черными блестящими глазами. Эти глаза выпивают душу. Я подумала… я подумала, отец, что смогла бы убить его такого, окажись мы друг против друга на поле боя. Что со мной?
— Тебе суждено, девочка, вынести чудовищную пытку — сделать окончательный выбор, — мягко сказал Каббад. — Никто не виноват, что так случилось, и нет страшнее этого приговора.
Случилось.
Произошло.
Ни боги, ни Судьба, ни люди не в силах изменить того, что было. А значит, наше будущее уже состоялось, ведь каждый его миг зависит от прошлых и настоящих поступков. Ты сделал шаг, произнес слово, и спустя время они отзовутся эхом.