Следом бежал Каббад.
Уна застыла на коне, широко открытыми глазами глядя на происходящее. Она едва сдерживалась, чтобы не приказать воинам убивать собственных граждан.
На происходящее равнодушно-удовлетворенно взирали жрецы Ягмы и Суфадонексы.
— Глагирий! — не веря своим глазам, завопил Кайнен.
Старец уставился на него кровавыми пустыми глазницами:
— Смерти! Это очень больно…
Аддон скорее угадал, чем понял его. Сгоревшие губы не повиновались более своему хозяину.
/Как же он остался жив? Это несправедливо!/
Таленар выхватил меч и замахнулся, чтобы нанести единственный, самый точный и милосердный удар. Но кто-то удержал его руку.
— Зачем длить его мучения? — обернулся Кайнен к Каббалу. И отшатнулся от него — таким страшным было лицо прорицателя.
— …Может убить… такой же бессмертный… — прохрипел старец.
Каббад осторожно разжал пальцы друга и высвободил рукоять раллодена.
— Дай мне.
— Мальчик мой! — закричал старик.
— Ты осмелился явиться сюда? — прорычал Ягма.
— Ты забыл, что тебя ждет? — преградил путь к костру воин. — Он заслужил эту муку, не пытайся помочь ему.
— Ты лишен всего, кроме бессмертия, жалкая тварь — рявкнул Тетареоф. — Посмей только подойти.
Он не отвечал. На его губах блуждала странная улыбка.
Пространство сопротивлялось, и он шел сквозь него, будто протискивался сквозь каменную степи. И несокрушимая на первый взгляд стена подавалась неистовому натиску и мощи, уступала его воле…
Он добрался наконец до корчащегося в пламени старика и изо всех сил вонзил раллоден туда, где у людей сердце.
Цветы перестали падать.
Погас костер, будто его задули в одночасье, словно свечу.
С тоскливым стоном разлетелись птахи.
Ошеломленные люди приходили в себя, как после опьянения, а опомнившись, торопились разойтись, чтобы освободиться от происшедшего если не внутри себя, то хотя бы вовне.
Впрочем, наши маски очень быстро прирастают, и уже спустя несколько литалов большинство участников казни будут искренне считать, что они ни при чем. И даже не хотели смерти несчастного. Он сам напросился.
Тело мертвого Эрвоссы Глагирия обвисло на стремительно остывающих цепях, которыми его прикрутили к стволу дерева.
Само дерево как-то вдруг почернело и обуглилось.
Уна молча развернула коня по направлению к Дворцу. Она видела, что творилось с отцом и Каббадом, и не хотела докучать им ни сочувствием жалостью, которые все равно не утешили и не умерили бы горя.
Кайнен хотел сказать другу что-то очень теплое и ободряющее, но вместо того сглотнул тяжелый комок и пробормотал:
— Где ты научился так чисто убивать?
Каббад уперся в него тяжелым, неузнающим взглядом. Обронил:
— Пойдем, человек. Напьемся.
3
Стройные ряды войск маршировали
/на юг/
на север.
— Твои разведчики прибыли, Избранник, — доложил Шрутарх.
Руф огляделся по сторонам. Никого, кроме них двоих, не было видно, но он явственно ощущал чье-то присутствие. Правда, эти незримые существа таились так ловко, что даже мысли их, казалось, затаили дыхание.
Вот если бывает тихий-тихий шелест мыслей, то это был именно он.
— И где же мои разведчики? Там?
— Для двурукого ты просто неотразим. Для аухкана… — Шрутарх деликатно переключился на другую тему. — Ты почти верно указал направление.
От ствола древнего ютта отделился силуэт мощного приземистого аухкана с тонким хвостом и длинными ногами, созданными для прыжков. Голова у него была очень узкой и вытянутой, а глаза, расположенные по два, опоясывали ее и забирались даже на затылок. Двигался этот аухкан грациозно стремительно даже по сравнению со своими собратьями.
— Это алкеталы — таящиеся, — охотно пояснил тагдаше.
Руф восхищенно смотрел на существо, чье тело до мельчайших деталей воспроизводило цвета и формы того что его окружало. Стоя на фоне древесного ствола он и сам был каким-то шероховатым, коричневым в черные и темно-зеленые пятна. С расстояния в несколько шагов его просто невозможно было отличить от ютта.
Но как только алкетал спрыгнул на землю, описав крутую дугу над головами Руфа и Шрутарха, так тотчас позеленел, покрылся мелкими красными точками и стал сливаться с круглым кустом колючей спуххи.
— Приветствую тебя, Избранник, — приветливо сказал аухкан.
В ответ Руф послал мощный импульс восторга и изумления. Вообще-то аухканы так никогда и не смогли по-настоящему разобраться, что именно восхищает Двурукого: ведь они такими появлялись на свет. Но его теплые и искренние чувства рождали в них ответную радость. Им было приятно оттого, что их брат явно гордится ими. (На пояснение понятия «гордость» у Руфа ушли каких-то жалких шесть или семь литалов. Но зато потом братья по крови часто говорили ему, что тоже гордятся им.)
— Я Зуфан из рода алкеталов. А это мой брат Цахшан.
Руф напряг зрение, но так и не обнаружил брата До тех пор, пока какой-то замшелый пень с кривым сучком сбоку не выпрямился и не принял цвет безоблачного неба.
— Большие войска идут, Избранник. Открой свои Разум, мы хотим показать их.
/Катятся по равнине сотни шэннских колесниц, которыми правят лучшие возншы Рамора за их спинами стоят лучники и копейщики. Колесницы выкрашены в красный, серебряный, синий черный и ярко-желтый цвет — по числу сотен У каждой сотни свои знаки отличия и даспадок-литы. Черные поверх круглых металлических шлемов надевают головы эфпалу с оскаленными клыками; красные — сплошь увешаны ожерельями из клювов гордых тисго. Серебряные, где только могут, помещают изображения эрлаксимов, которых считают своими покровителями.
Шагают бесчисленные ряды дилорнов. Впрочем, копья у них не такие, как привык видеть Руф, а гораздо более длинные и мощные, с большим наконечником. Таким копьем можно ранить дензага-едлага, а можно и поразить аухкана.
Везут бираторы и какие-то неизвестные Кайнену машины — точные копии луков, только исполинских размеров, установленные на колеса.