В углу оранжереи, в стороне от всех сидел какой-то грузный мужчина. Его спина, в особенности сильно запыленный воротник пиджака, показались Еве знакомой.
— А, Гарденер! — воскликнула Ева.
Старый Гарденер страдальчески скривил губы, стараясь изобразить улыбку.
— Это вы, Ева? — спросил он. У него был совершенно растерянный и отчаявшийся вид. Одна бровь нервно подергивалась.
Ева взяла его за руку. Положение отнюдь не угрожающее, сказала она, добавив много такого, что могло бы его приободрить.
Но Гарденер медленно покачал головой.
— Барренхилс горит! — не поднимая глаз, глухо выдавил он. — Барренхилс объят пламенем!
Ева испуганно вскрикнула.
— Вы получили телеграмму?
— Нет. — Гарденер снова покачал головой. — Нет, нет, ничего я не получал.
— Тогда откуда вы знаете?
Гарденер бросил на Еву острый и гневный, чуть ли не враждебный взгляд. Он побагровел, и казалось, вот-вот окончательно потеряет самообладание.
— Я вижу! — воскликнул он. — Вижу! Шахта «Сусанна-три» горит! Подъемник горит! Телеграмма? О да, я получил телеграмму от самого дьявола! Здание правления горит… Они сожгут весь Барренхилс!
Но что это? Да, да, как это ни странно, раздалась музыка. На палубе появился оркестр и заиграл бравурный марш. Стюарды открыли все двери, и палуба понемногу наполнилась пассажирами.
Оркестр исполнял национальные гимны разных стран. Пассажиры, беседуя, бродили по палубе, но вдруг, оборвав разговор на полуслове, умолкали. Наклон палубы становился все более угрожающим! Опять появился директор Хенрики, еще более бледный, чем в прошлый раз. Он попытался улыбнуться, но улыбки не получилось. Пассажиры ловили каждое его слово.
— Никакой опасности нет! — сказал он, умоляюще сложив руки. — Для тревоги нет ни малейшего основания! Нами установлена постоянная связь с несколькими пароходами, они спешат к нам на всех парах. «Сити оф Лондон» сейчас радировал, что часов в пять будет здесь, «Аравия» прибудет к шести, а «Кельн» мчится полным ходом и часов в восемь будет на месте. К нам идет и «Амстердам», его мы ждем часам к десяти. Как видите, тревожиться нечего.
Пассажиры облегченно вздохнули: на время притихшие, они снова принялись оживленно болтать. Оркестр заиграл «Марсельезу». Подали мясной бульон.
— Пойдем, — сказала Ева, сделав знак Вайту. — Пойдем! — Она хотела подняться к Зеплю, чтобы сразу взять его с собой. Здесь, на верхних палубах, было очень холодно, темно и жутко. Но когда они хотели забраться еще выше, матросы преградили им дорогу.
— На верхние палубы вход воспрещен, — сказал один из них. Не помогли и мольбы Евы: им пришлось повернуть назад.
— О, какие отвратительные люди! — сказала Ева. — Бедный Зепль!
Его превосходительство г-н Лейкос поспал с полчаса, а может быть, минут пятнадцать, а возможно, только пять. Как бы там ни было, он проснулся весь в поту и почувствовал себя намного лучше. Глоток фруктового сока освежил его, и он даже попытался выкурить сигарету.
Как облака, проплывали у него в голове мечты и слова, возвышенные слова, что рождаются лишь в сердце поэтов. «Высочайшая слава смертного — бессмертье!» Это были его собственные слова, произнесенные когда-то на освящении какого-то памятника: где это было, он не помнил. «Солдаты, воины! — воскликнул он тогда, держа в руке цилиндр. — Сражайтесь, не отступая ни на пядь! И если вы падете смертью храбрых, что ж, ангелы бессмертья вознесут вас во храм вечной славы!» Мечты, слова, прекрасные слова! Боли и жар прошли, он превосходно себя чувствовал, приятная слабость разлилась по всему телу. Он зажег сигарету и закинул руки за голову.
В эту минуту что-то загрохотало: не иначе как треснула и обрушилась стена. Однако стена не треснула и не обрушилась: всего-навсего отворилась дверь и, кутаясь в шубку, вошла Жоржетта. Удивленно раскрыв глаза, она уставилась на него.
— Вы все еще не встали, сударь! — возмутилась она. — Я здесь третий раз. Бегаю как дура по пароходу, а вы тут изволите лежать и покуривать!
— Жоржетта, как ты хороша! — сказал Лейкос. — Подойди поближе! Мне лучше, ты рада этому? Какая на тебе прелестная шубка!