— Этот прирожденный инстинкт в конце концов — как бы это пояснее выразиться — не что иное, как извечное стремление духа победить материю! — пышно закончил Уоррен свою тираду.
Кинский презрительно рассмеялся. Он находил какое-то удовлетворение в том, что высказал спорные суждения, чтобы озадачить Уоррена, но главным образом чтобы заглушить те смутные голоса, что звучали в нем самом.
— А знаете ли, Принс, к какому выводу я пришел? Я понял, что человек безумен. Да, безумен вдвойне.
— Безумен вдвойне? — Принс испуганно вытаращил глаза и от удивления даже остановился, но порыв ветра заставил его завернуть за угол.
— Да, да, безумен вдвойне! — повторил Кинский, стараясь не отставать. — Его первое безумие заключается в том, что он, как вы говорите, старается усовершенствовать достигнутое.
— Разве это не прекрасное безумие? — отозвался Уоррен.
— Да, пожалуй. Признаю, хотя и с оговорками. Хуже, однако, свойственное человеку второе безумие. В стремлении усовершенствовать то, что создано им самим, он доходит до абсурда. К примеру: человек изобрел взрывчатое вещество. С его помощью он может взрывать скалы, пробивать туннели, делать много полезных вещей. А он пользуется этим взрывчатым веществом для того, чтобы убивать себе подобных, уничтожать целые народы, целые материки. Другой пример: человек изобрел автомобиль. Безумная страсть к усовершенствованию побуждает его все увеличивать скорость этого автомобиля, пока он сам не разбивается насмерть. Куда так бешено мчится обезумевшее человечество? Куда? Попомните мои слова, Принс, второе безумие доведет человечество до гибели.
— Надеюсь, что не доживу до этого! — раздраженно бросил через плечо Уоррен и тут же исчез.
Как ни бесплоден был этот разговор, после него Кинский почувствовал, что мысли его стали намного яснее и собраннее. Пока он болтал с Принсом, он нашел выход из объявшего его смятения, решение созрело в нем. Он зашел в один из салонов и черкнул Еве несколько строк. Написал, что находится здесь, на пароходе и был бы рад поговорить с ней. Кинский хотел уже отдать записку стюарду, но она показалась ему слишком банальной и сухой. Он написал новое послание. Оно вышло каким-то высокопарным, напыщенным, и он порвал его. Судно так качало, что он никак не мог сосредоточиться. Как все-таки трудно писать ей! В конце концов он остановился на первом варианте, простом и сдержанном.
Еще до обеда миссис Салливен излила всю свою желчь на злосчастных пассажиров, страдавших от морской болезни. О, она старый морской волк и никогда не болела морской болезнью! Хвастая, она так сильно била себя в грудь, что кости трещали. Но вскоре после обеда у нее появилась сильная тошнота и головокружение, на лбу выступил холодный пот. Она решила, что умирает, и, не помня себя от страха, тут же улеглась в постель. Руки у нее стали желтыми и вялыми, как прошлогодние листья. Увидев в зеркале свое бледное, осунувшееся лицо, она совсем упала духом: вид у нее как у мертвеца, боже, уже на коже появились желтые пятна, значит, смерть пришла, все ясно.
— Умираю! — завопила она. — Катарина, умираю! Ты что, не слышишь? — И миссис Салливен стала отчаянно названивать в серебряный колокольчик.
Катарина влетела к ней в каюту растерянная, заспанная, с помятым со сна лицом.
— Что с тобой, Роза? — испуганно вскрикнула она.
— Дрыхнешь себе, когда я тут, рядом, умираю. Чувствую, пришел мой конец, Катарина!
Катарина, знакомая с нервными припадками миссис Салливен, попыталась ее успокоить.
— В самом деле, ты плохо выглядишь, Роза. Может, у тебя морская болезнь?
— Морская болезнь? — возмущенно вскинулась миссис Салливен. — Что ты мелешь? У меня в жизни не было морской болезни! Это смерть, я чувствую. — Она высунула язык, состроив при этом ужасную гримасу. Что это? Весь язык был в странных красных пятнах, а десны совсем белые. — Отравили! — взвизгнула она. — Мне дали яду! Скорее вызови врача, Катарина, и кликни Китти! Скажи ей, чтобы поторопилась, если хочет застать свою мать еще в живых.
Катарина велела стюарду немедленно вызвать врача и побежала за Китти: ее каюта находилась почти рядом. Оттуда доносился шум. Граммофон оглушительно наигрывал танго, а Китти и Жоржетта заливисто смеялись. Они не услышали ее стука, и Катарина, приоткрыв дверь, заглянула в щелку.
Жоржетта, облачившаяся в вечернее розовато-желтое платье Китти, темпераментно танцевала танго в ароматном облаке табачного дыма. Вдоль стены гостиной из конца в конец комнаты стояли огромные, как шкафы, кофры Китти — все открытые. На диване были грудой навалены ее вечерние платья, и за тот час, что Жоржетта танцевала и разыгрывала комические сценки, она все их успела перемерить. Китти накупила в Париже две дюжины вечерних платьев и в приступе щедрости три из них подарила своей новой подруге: пусть выбирает любые.