Свела Лиса загар с кожи соками, сменила пламенный цвет волос на светлый, надела свой прелестный наряд, убрала празднично волосы, воткнула в них белую лилию - вождь только на эти изящные цветы и смотрел, прочие-то для него словно и не существовали вовсе. И пошла к дому Сокола. Тот сидел у окна и ел с аппетитом жаренную заячью тушку. Глянул мельком на подходящую. Буркнул:
- Какие у неё глаза не красивые.
А на наряд-то и не посмотрел. Куда ему, мужчине, до того, чтоб оценить женский наряд? Не, может, кто из мужчин б и смог понять, как красив узор, ну да этого не узоры интересовали.
Убежала Лиса, слёз на сей раз не тая.
Ну, знамо дело, глаз-то цвет никто изменить не подвластен. Фигура... Ну, можно чуть больше поесть, чтоб кое-где покруглее места были. А ежели не поможет, то и валики из ткани под платье пришить. Дурочка-то наша, влюблённая, так и сделала. Опять вымазалась соками травы. Ей уже плохо становилось от соков-то этих - они ж не безвредные были. И она это знала, но уж очень хотела понравится вождю. Преобразившись внешне, одела девица свой дивный наряд с подшитыми валиками и пошла опять к дому Сокола, краснея от смущения.
Вождь в тот день на крыльце сидел, точил меч свой камнем. Скучно ему было. Глянул он мрачно на подошедшую и попросил:
- Спой-ка мне что-нибудь.
А голос-то у ней красивый был. Она и обрадовалась, запела. Печальную песню о любви и разлуке. Вот только не дослушал её Сокол. Нахмурившись, прервал:
- Не хочу я про какую-то рыдающую девку слушать. Уходи отсюда.
Побежали предательские слёзы по бледным щекам, заныло влюблённое сердце, но любить и мечтать не прекратило.
С тех пор училась Лиса и у своих певцов, и у бродячих. И до того дивно петь научилась, что никто оторваться от её песен не мог, пока она последнего слова не допоёт. И смех она могла вызвать искренний своими песнями, и слёзы настоящие. Причём, вызывала смех у самых мрачных и не любивших смеяться. Да самых жестоких, безразличных пробивало на слёзы от её песен. И сшила Лиса наряд ещё краше прежнего, расшила белыми лилиями, убрала волосы по праздничному, понатыкала в волосы... ну, разумеется, ентих же самых цветов! И пошла с песней к дому вождя.
Спал в тот час Сокол. Но заслышав дивный голос, проснулся. А как проснулся да вслушался, так сразу к окну полез, чтоб взглянуть на певунью. Да, да, она опять тем соком вымазалась. И темнело у неё в глазах, и ноги она передвигала с трудом, но всё старалась идти красивою походкой. Да, да, и валики под платье куда надо пришила...
В первый миг засмотрелся на неё вождь, а потом пригляделся: а глаза-то у ней зелёные. Буркнул он:
- Не, эта не красивая, - и пошёл искать красивую.
В слезах убегала от него несчастная. И в четвёртый уж раз, убегая, чтоб смыть с себя ядовитый сок, не заметила, какими взглядами провожали её воины, охранявшие дом вождя. А взгляды-то были ух какие потрясённые! И восхищения в них-то целое море было. Любая девка от одного такого взгляда растаяла бы от счастья. А эта дурочка влюблённая и не заметила, как на неё смотрели. Да и не заметила она, как эти и прежде охранявшие при появлениях преобразившейся Лисы, ходили потом и страдали да ту незнакомку прелестную повсюду искали. Ну, что наряды те у Лисы были они поняли, а вот в загорелой и конопатой рыжеволосой ту прелестницу-то и не признали. Да так им-то, дурням, и надо. Могли бы и повнимательнее к знакомым девкам приглядеться - и узнали бы. У ней ж черты лица и рост ни капли не изменились.
Научилась Лиса говорить стихами. И танцевать научилась так что любой бы, едва взглянув, восхищённо бы останавливался и смотрел на неё, смотрел. Ну, а чтоб проверить силу своего танца... Да, верно, вымазалась она теми дряными соками, одела новое платье, краше прежних. И в тот момент, когда воины двух народов столкнулись, подошла к полю, где бой кипел, танцевать начала. Ну, её едва не прирезали. Спасибо хоть кто-то из тех, влюблённых в её намазанную внешность, узнал, оттащил. Она удрала от них, отмылась. Неузнанная вернулась. И ещё пущего танцевать училась девка.