Настал ее черед поморщиться:
- Тогда другое сравнение. Это как строить отношения с новорожденным ребенком. Каждый раз, когда ты его касаешься, кормишь его, когда он голоден, перепеленываешь его мокрого, успокаиваешь, когда он боится, все эти ежедневные моменты близости выковывают между вами связь. Истинные родительские отношения вырабатываются годами взаимозависимости. И отношения между членами стаи вырабатываются очень похоже.
Я оглянулась на кровать. Натэниел все так же лежал голым, если не считать простыни на ногах. Я снова обернулась к Марианне:
- Если бы он был новорожденным, я бы ничего не имела против его наготы. Может, я бы боялась его уронить, но я бы не смущалась.
- Именно это я и хочу сказать, - ответила она, протягивая мне щетку. Если ты сумеешь управлять мунином, ты сможешь вылечить его раны. Снять ему боль.
- Ты что, предлагаешь мне специально вызвать Райну?
- Нет, Анита. Это у нас первый урок, а не переводной экзамен. Сегодня я хочу, чтобы ты попробовала спокойнее относиться к их наготе. Я думаю, что если ты снизишь эту свою чувствительность к случайно возникающим сексуальным ситуациям, власть Райны над тобой станет слабее. Ты от подобных ситуаций отшатываешься, и таким образом возникает пустота, место, куда ты по своей воле идти не хочешь. В эту пустоту Райна и проникает, заставляя тебя идти куда дальше.
- А какой толк причесывать Натэниела?
Она держала щетку передо мной, сложив руки на груди.
- Это мелочь, Анита. Мелочь, которая его немного утешит в ожидании доктора Патрика. Патрик сделает ему местное обезболивание, но иногда действие лекарства кончается раньше, чем он успевает наложить швы.
У нас метаболизм такой, что анестетик быстро выводится, а ввести его больше может быть опасно. И даже смертельно опасно для ликантропа с такой слабой аурой, как у Натэниела.
Я посмотрела в эти спокойные, серьезные серые глаза:
- То есть его будут зашивать без анестезии?
Она не ответила и не отвела глаз.
- И это моя вина, потому что я могла бы его вылечить, если бы умела контролировать мунина?
Марианна покачала головой.
- Это не твоя вина, Анита. Пока что. Но мунин - это инструмент, как твои пистолеты или твоя некромантия. Если ты научишься им владеть, он может творить чудеса. Только надо относиться к способности вызывать мунина как к дару, а не как к проклятию.
Я затрясла головой:
- Марианна, мне кажется, ты перегрузила программу первого урока.
Она улыбнулась:
- Да, наверное. Но сейчас возьми щетку и сделай одну из этих мелочей. Не для меня, не для Натэниела - для себя. Овладей той частью твоей личности, которая отворачивается от этого тела. Отбери у Райны часть плацдарма в твоем сердце.
- А если я не смогу побороть смущение или мне в голову будут приходить сексуальные мысли и явится Райна меня съесть, что тогда?
Марианна улыбнулась шире:
- Тогда я помогу тебе, дитя. Мы все тебе поможем. На то и стая.
- Я не ликои, и Натэниел тоже.
- Ликои или пард, для тебя это безразлично, Анита. Ты - королева обоих замков. Освоишься с одними - будет легче с другими.
Она просто взяла меня за руку, вытащив ее из-под моего же локтя, сунула в нее щетку и сомкнула мне пальцы на ручке.
- Побудь с ним, дитя. Жди своего звонка. Отвечай только на телефон у кровати, этот номер известен только стае. По другому телефону тебе вряд ли даже позвонят, потому что штат другой. И дверь тоже не открывай.
- Ты что, куда-то уходишь? - спросила я.
- Тебе надо осваиваться со своим народом, Анита. Это значит, что я не должна глядеть тебе через плечо.
Она повела меня за руку к кровати и попыталась посадить меня, но я уперлась. Марианне осталось либо толкнуть меня, либо оставить стоять. Поцокав языком, она выбрала второе.
- Стой здесь. Можешь ничего не делать, это твой выбор, дитя, но хотя бы стой.
И она вышла.
Я остановилась посередине комнаты, куда выбежала за ней - как ребенок, которого оставляют в детском саду в первый день. Щетка осталась у меня в руке. Она выглядела такой же старомодной, как сама комната. Деревянная, но выкрашенная белой краской и отлакированная. Лак покрылся паутиной трещин, но не отскочил. Зубцами щетки я провела по свободной руке - они оказались мягкими, как зубцы детской расчески. Понятия не имею, из чего они были сделаны.
Я снова посмотрела на Натэниела - он следил за мной своими сиреневыми глазами. Лицо его было спокойно, будто все это совершенно не важно, ко глаза безразличными не были. Они выражали напряжение, предчувствие отказа, желание, чтобы я ушла и оставила его в этой странной комнате, голого, в ожидании врача, который наложит швы. Натэниелу было девятнадцать лет, и сейчас с этой тревогой в глазах он ровно настолько и выглядел. И даже еще моложе. Тело у него было прекрасное - если работаешь в стриптизе, приходится за собой следить, но лицо... лицо было молодым, а глаза - очень старыми. Никогда я не видела у мальчика моложе двадцати лет таких изнуренных глаз. Не изнуренных - безнадежных.
Я обошла кровать вокруг и положила щетку на свободную подушку.
Натэниел повернул только голову, пытаясь смотреть на меня - не смотреть, наблюдать за мной. Он именно наблюдал, будто каждое мое движение имело глубокий смысл. Такая пристальность подмывала меня поежиться, покраснеть или убежать. Нельзя сказать, что в ней было что-то сексуальное. Но и сказать, что ничего сексуального не было, тоже нельзя.
Какие бы сравнения ни приводила Марианна, а все равно это было не ухаживание за младенцем. Натэниел был молод, но никак не младенец. И даже не настолько похож на младенца, чтобы я не испытывала неудобства.
Я сняла безрукавку. Никого не было, кто мог бы увидеть мою наплечную кобуру, а так будет прохладнее. Конечно, по-настоящему прохладнее было бы снять с себя оружие, включая заспинные ножны, но не настолько здесь было жарко. "Файрстар" я все-таки положила под подушку. С его довольно коротким стволом можно было сесть или лечь, но ни один пистолет не бывает по-настоящему удобен, если надо хлопотать по дому или возле больного. Пистолеты не создаются для удобства. Они относятся к тем немногим вещам, пользоваться которыми так же дискомфортно, как ходить в туфлях на каблуках.