— Нет. Всего на три дня. К сожалению. Через три дня ваш теплоход будет возвращаться, и я доставлю вам на борт Елену Иванну совершенно невредимой. Даю вам честное…
— Пионерское! — крикнул на весь автобус Ромка.
И все заулыбались.
— Да, пионерское, — подтвердил Юрий Юрьевич. — Меня не раз принимали в почётные пионеры, и дома лежит несколько красных галстуков.
Елена Ивановна умоляющими глазами глядела на Никиту Никитича:
— Если будет холодно, пусть она надевает…
— В Астрахани холодно? Ха! — опять выскочил Ромка.
— Да не волнуйтесь, не простудится, — улыбнулся учитель, а сам подумал: «Всё равно она наденет не то, что ей посоветуешь, а что сама считает нужным».
— Пусть Ленок с моей женой познакомится. Пусть детей и внуков посмотрит…
— А потом… потом вы все к нам в Чебоксары приедете, — добавляет бабушка и двигается к выходу.
Глава 19. У кого какие заботы
Лилия была на седьмом, нет, не на седьмом, а прямо на семьдесят седьмом небе. Такая удача!
— Зина Вольтовна, вы о деньгах не беспокойтесь. Я в Чебоксарах сразу отдам. У бааб, конечно, столько нет. Мы не брали с собой. Мне даже ехать по этой путёвке не хотелось. Думала, ну, что тут купишь? Не Москва ведь, не Ленинград, не Прибалтика. И вдруг так повезло. Да, волгоградский универмаг — это вещь. Если б не вы, мне б не досталось.
— Конечно, туристы налетели. Это ж звери. Они ж как мухи на мёд. Гляжу, твой размер кончается, ну и… ввинтилась вперёд и… давай через головы… Сама, чай, видела. А иначе в наш век — шиш!
Зина Вольтовна вытерла полотенцем красное, блестящее лицо и стала расстёгивать кофту:
— Халат надену, упарилась.
— Как вы тут умещаетесь вчетвером? — удивилась Лилия. — Повернуться негде.
— А мы не поворачиваемся, — и засмеялась. — Да ничо, живём. Все меня слушаются. Разверни-ка да примерь, а?
Лилия уже развернула покупку. И обеим показалось, что сюда в каюту через иллюминатор залетел кусочек неба и улёгся на серую обёрточную бумагу.
— А цвет-то, цвет! Точно твои глаза. Надевай.
— Скорей бы бааб возвращалась. Погладит, тогда надену, а то вид не тот.
— Делов-то, — сказала Зина Вольтовна, — закрой-ка дверь на ключ, — и вытащила из чемодана электрический утюг. — Со своим езжу. На казённые не надеюсь.
— Смотрите, засекут, высадят.
— Не на такую напали. Я сама их всех высажу. Давай костюм.
Когда Лилия надела эту отглаженную голубизну, Зина Вольтовна даже прослезилась от умиления.
— Фирма! Модерново смотришься. Точно, как в Бурде. Если б моей Лерочке да твою фигуру! А то висит всё: как на колу. На тебя из ситца надень, и то будет смотреться.
Лилия гордо шевельнула бровями.
— Вещи нужно уметь носить. Нужно уметь и себя в них подать.
— Точно. Моя дылда хоть тысячное напялит, всё равно пугало пугалом, — и вздохнула.
— Пойду по пристани пройдусь.
— Иди-иди, все попадают. Шик модерн! — И вдруг Зина Вольтовна испуганно всплеснула руками: — Ай, батюшки! Соли-то я не купила! Забыла! Теперь не успею!
— Что… забыли?
— Соли! Мне сказали: соль в Волгограде покупай. Кто знает, вдруг в Астрахани нету? Расхватывают! На туристов не напасёшься. Чем тогда рыбу солить? — расстроенная вконец схватилась рукой за горячий утюг. — Ой!
Все туристические группы уже вернулись на теплоход, только седьмой не было. Лилия в своём потрясающем голубом костюме ходила по асфальту, ожидая автобуса. Волгоградские прохожие поглядывали на неё с интересом. Но это были чужие люди. Прошли и нет их. Она думала, как ей повести себя, когда туристы своей группы разахаются, увидя её? Сделать вид, что даже такой костюм для неё не удивление, а что-то рядовое? Подумаешь — этот костюм! У неё ещё шикарнее есть! Или восхищаться вместе со всеми?
Решила остановиться на первом варианте.
Наконец, подошёл автобус с седьмой группой. Какие прекрасные голубые босоножки у незнакомой девушки. Точно в цвет её нового костюма. Лилия тут же делает безразличное лицо, будто её совсем не интересуют туристы, сошедшие с автобуса. Она просто гуляет, и никто ей не нужен. Ей нет дела ни до кого. Она просто дышит воздухом. Даже стала спиной к автобусу, глядя на Волгу.
А за спиной… как-то необычно тихо. Только шаги. И всё. Почему Фанера не орёт на всю улицу, что она в шоке? И не летит трогать, теребить и потом в восторге кружить Лилию по асфальту? Почему Оська не подбегает и, приставив кулаки к глазам, будто смотрит в бинокль, не рявкает: «Да ты — вааще!» Или иначе (судя по настроению), расшаркавшись, не восклицает: «О прекрасная Лили, вы к нам не с неба сошли?» Или что-нибудь в этом роде.
Может быть, они просто её не узнали в новом костюме? Она поворачивается лицом к этой толпе туристов. А они уже… мимо прошли. Уже спускаются по лесенке вниз к причалу. Идут быстро, но необычно тихо и скромно. Даже Ромка, от которого каждую минуту жди, что он выдурит, и тот идёт нормальным шагом. Даже этот белобрысый очкарик Шур, который от любви к ней хотел утопиться, ни разу не обернулся посмотреть на неё. Да что же это такое творится?!
Лилия с досады, со злости даже кулаком стукнула по парапету. Прошли мимо, будто и не заметили, будто она — это пустое место. Обернулась к автобусу. Там Никита Никитич разговаривает с девушкой в голубых босоножках. Вот попрощались, и он явно направился к ней, к Лилии. Но с учителем ей встречаться сейчас совсем не захотелось. И злыми шагами она засеменила к теплоходу, только совсем по другой лестнице.
— Ой, мама, — вскрикнула Фанера, — почему ты с нами не пошла?! Мы на Мамаевом кургане такое видели! Там все плачут… такими слёзами…
Зина Вольтовна рывком поднялась со стула:
— Почему ты не спросишь, что я видела, пока достала тебе вот это?! И какими слёзами я плакала?!
Она швырнула дочери свёрток. А Фанера машинально взяла его, уставилась в иллюминатор чужими глазами и… не разворачивает.
— Тебе что, не интересно, из-за чего мать слёзы проливала?
Фанера медленно стала разворачивать, думая о чём-то своём.
— Ты что, неживая?
Фанера бросила на стол свёрток.
— А ты знаешь, что тебя зовут не Зиной, а Магазиной? Магазина Вольтовна!
— Кто зовёт?
— Все!
Рыжий, весь в веснушках матрос со шваброй мыл пол возле девяносто девятой каюты. Он в последнее время почему-то подозрительно часто тёр пол именно здесь, будто хотел протереть его до дыр.
Моет и слышит, как два женских голоса бьются из каюты в дверь. Потом эта дверь нервно распахивается и сначала из неё вылетают слова «Носи сама заграницу, я в отечественном прохожу», а потом вылетает Фанера. За ней мать в расстёгнутом халате. Она замахивается кулаком, чтобы привычно ударить Фанеру по спине, но вдруг её руку у запястья схватывает сильная пятерня в веснушках (да, да, у него и на руках сидели веснушки).
— Т-ты кто? Т-ты чего… лезешь?
А незнакомый молодой голос:
— У нас на теплоходе за рукоприкладство ссаживают на берег!
Запястье всё сильней сдавливают железные тиски.
— Пусти! Хулиган!
— Спокойно, мамаша!
— Кто рукоприкладство? Я? Это ты — рукоприкладство, схватил и не пускаешь! Сынок нашёлся!
Тиски разжались. Другой матрос, проходя мимо, ухмыльнулся.
— Какой сынок? Он в зятья метит! Ха!
Веснушчатая рука замахнулась шваброй на проходившего. Тот скрылся. У Зины Вольтовны отвисла челюсть.
— Че-го-о?
Фанера, покрасневшая с макушки до пяток, хотела убежать, но Веснушка протянул руку, и она остановилась. Стоит, закрыв красное лицо ладонями. Лбом в стенку упёрлась. (Да, да, опять в стенку. Привыкла уже.) Ей стыдно за то, что её хотели ударить прямо на глазах у Веснушки. Ей стыдно за мать. Хочется, чтобы пол под ногами провалился, и она, Фанера, очутилась бы в Волге. Но пол не проваливается, и она ещё сильней упирается лбом в стенку.
В это время влетает Ромка.
— Вы чего тут? Все ужинать кончают! Меня вас искать послали!
Зина Вольтовна, хлопая глазами на Веснушку, стала застёгивать халат.
— Никнитич, а где бааб? — Лилия за ужином подошла к столику, за которым сидел учитель.
— Ты только сейчас вспомнила о бабушке?