– Право же, сэр Юстас, – пробормотала она, – все это так неожиданно, так внезапно.
– Да, Мадлена, я знаю. Я не вправе брать вас штурмом, но я верю, что моя торопливость не обернется против меня. Подумайте немного – скажем неделю (к этому времени, – подумал он про себя, – я надеюсь уже быть в Алжире). Но, если можно, Мадлена, скажите мне, что у меня есть надежда.
Она не дала ему мгновенного ответа, но, позволив рукам безвольно упасть на колени, глядела прямо перед собой, взвешивая все за и против, и ее прекрасные глаза были устремлены в пустоту. Тогда сэр Юстас набрался мужества и, наклонившись, поцеловал это лицо, чем-то напоминавшее лик Мадонны. Но ответа все не было. Лишь мягко отстранив его, она прошептала:
– Да, Юстас, наверное, я могу сказать вам, что у вас есть надежда.
Бутылкин не выдержал: стиснув зубы, с горящим взором он сполз в зал вниз по лестнице. Он был совершенно убит. Снял пальто и шляпу с вешалки и вышел на улицу.
«Я совершил низость, – подумал он, – и заплатил за это». Сэр Юстас услышал, что дверь тихо закрылась, и тоже вышел из комнаты, пробормотав: «Мадлена, я скоро приду за ответом».
Когда он дошел до улицы, брат уже скрылся из виду.
VI
Сэр Юстас не стал возвращаться в Олбани, а нанял извозчика и отправился в клуб.
«Что ж, – подумал он про себя, – немало ролей сыграл я в этой жизни, но такой, как сегодня, еще ни разу не доводилось. Я только надеюсь, что Джордж не будет страдать. Я открыл ему глаза. Ну и женщина», – но мы не будем повторять комментарии сэра Юстаса по поводу этой дамы, с которой он был почти помолвлен.
В клубе сэр Юстас встретил своего друга заместителя министра, который только что вернулся из Парламента. Благодаря информации, которую сегодня утром ему сообщил Бутылкин, которого в покаянном настроении сэр Юстас послал в Колониальное Управление, он только что доблестно смешал все карты и чуть не разбил наголову наглецов, желавших «войти в курс дела». После такой победы он ликовал и воодушевленно приветствовал сэра Юстаса. Они просидели за беседой больше часа.
Потом сэр Юстас, бывший, как мы уже говорили, жаворонком, а не совой, отправился домой.
У себя в гостиной он обнаружил брата, размышлявшего у камина с трубкой в зубах.
– Привет, старик, – поздоровался он, – жаль, что ты не пошел со мною в клуб. Там был Атерли, он в восхищении от тебя. То, что ты рассказал ему сегодня утром, позволило ему разгромить врагов, а поскольку в последнее время борьба эта была довольно безуспешной, теперь он ликует. Он хочет увидеться с тобою завтра. Кстати говоря, ты очень ловко скрылся вчера. Вот бы и мне так. Ну что ты теперь думаешь о своей любимой?
– Я думаю, – сказал он медленно, – что я лучше не буду говорить о том, что я думаю.
– Ну теперь-то ты не собираешься жениться на ней?
– Нет, я не женюсь на ней.
– Отлично, но я предполагаю, что так просто от нее не избавишься. Однако в жизни бывают такие моменты, когда нужно пожертвовать собственным комфортом – сейчас как раз такой момент. В конце концов, она действительно очень мила в темноте, бывает хуже.
Джордж вздрогнул, а сэр Юстас закурил сигарету.
– Кстати, старина, – сказал он, устроившись в кресле, – надеюсь, ты на меня не сердишься. Поверь, у тебя нет оснований ревновать ее, ей наплевать на меня, все дело в титуле и состоянии. Если бы завтра к ней посватался лорд с годовым доходом в тысячу фунтов, она бы тотчас отшвырнула меня, как резиновый мячик, и вышла за него.
– Нет, я не сержусь на тебя, ты хотел как лучше, я зол на себя. Шпионить за малодушной женщиной недостойно.
– Ты слишком щепетилен, – сказал зевая сэр Юстас. Когда охотишься за змеей, все средства хороши. Бог мой, раз или два я чуть не взорвался – ну и комедия. – И сэр Юстас погрузился в сон.
Джордж сидел молча и глядел на огонь.
Через некоторое время его брат внезапно очнулся.
– Бутылкин, ты еще здесь? (Он впервые назвал его так с тех пор, как он вернулся). – Странная вещь, но мне снилось, что мы снова дети и ловим форель в Кэнтльбруке. Мне приснилось, что я поймал большую рыбу, а ты так взволнован, что даже прыгнул за ней в воду – помнишь, так и было однажды, тебя понесло вниз по течению, а я остался на берегу, жуткий сон. Ну ладно, спокойной ночи, дорогой. Предлагаю поехать туда весной и половить форель. Храни тебя Господь!
– Спокойной ночи, – сказал Джордж, ласково глядя вслед уходящему брату.
Потом он поднялся и тоже отправился в спальню. На столе стоял старый потрепанный чемодан в металлической оправе – спутник всех его путешествий. Он раскрыл его и первым делом достал бутыль с хлоралом.
«А, – сказал он, – ты мне понадобишься, если я снова усну». Поставив бутыль на стол, он вытащил из грязного конверта одно или два письма и выцветшую фотографию. Ту самую, что висела над его кроватью в Марицбурге. Он уничтожил их, разорвав на мелкие клочки своими сильными бронзового цвета пальцами.
Потом закрыл коробку и в задумчивости уселся за стол, открыл шлюзы в мозгу и позволил морю страдания свободно вливаться через них.
Итак, этой женщине он простил все и чтил, и любил ее все эти годы. Вот и конец всему. Достойная награда за его преданность и его надежды. Он скривился от боли и презрения к самому себе. Что теперь делать? Вернуться в Южную Африку?
Уже нет душевных сил. Остаться здесь? – Невозможно. Запас жизненных сил истрачен. Обман рассеялся – прелестная иллюзия его жизни. Он чувствовал, что сходит с ума, как человек, от которого отделилась тень.
Он поднялся, открыл окно и выглянул наружу. Стояла ясная морозная ночь, и звезды ярко сверкали. Он постоял, поглядел на них, потом разделся. Обычно он молился перед сном, в отличие от большинства мужчин. За долгие годы он ни разу не уснул без молитвы, в которой просил Провидение, чтобы оно хранило и благословляло его любимую Мадлену. Но сегодня он не произнес ни одной молитвы. Он не мог молиться. Три ангела: Вера, Надежда, Любовь, чей шепот до сего дня не умолкал в его ушах, взлетели и покинули его, пока он играл в соглядатая за голубыми бархатными портьерами.
Он проглотил снотворное и уснул.
Когда Мадлена Кростон узнала страшную новость на светском обеде, состоявшемся на следующий день, она была потрясена и решила вернуться домой раньше обычного. И поныне она пересказывает эту историю как пугающее предостережение против неосторожного использования хлорала.