И только Наташа никого не видела и ничего не слышала. Она сидела на изодранной кушетке, инкрустированной блестками кошачьей шерсти, смотрела во все глаза на Гриню и, кажется, шептала:
— Как здесь хорошо… Как здесь уютно.
Уже включили запыленную сорокаваттку без плафона и абажура, уже несколько раз осуждающе заглядывали новые соседи Грини, и наконец все стали прощаться. Как только стали прощаться, снова вспомнили про бабку. Примолкли на минутку, пожелали бабке райского благополучия, а Грине — скорого сноса конуры и получения новой квартиры. Стали расходиться: большинству с ноля было на вахту. Грине тоже, но он взял три дня отгулов. "Как на свадьбу", — с горечью подумал я.
— Везет же, — удивленно сказал, прощаясь со мной во дворе, Жора Булин. Он пожевал губами, покачал могучей головой, увидел выходящего Гриню, вздохнул и добавил, кажется, не то, что хотел: — …людям.
— В смысле квартиры? — тихо спросил я.
— И квартиры тоже, — Булин подмигнул мне и, посвистывая, пошел со двора.
Последними ушли два лебедчика с черпалки, а я все стоял у перекошенных дверей подъезда и никак не мог уйти. Наташа держалась за локоть Грини, смотрела на него снизу вверх, а Гриня размечтался о будущем житье-бытье, которое наступит после сноса допотопного дома.
Парус луны мчался над пенистой зыбью прозрачных облаков, вся низина Японки утонула в лунной мгле, во дворе на помойке шипели кошки, у кого-то в окне еще бормотал транзистор, и пахло болотной гнилью.
— Как здесь хорошо, — прошептала Наташа, прижимаясь к локтю Грини. — Никого, совершенно никого, мы одни.
Я забросил гитару за спину, пробормотал "до свидания" и зашагал.
— Марк, — окликнул Гриня. — По воскресеньям практиканты вахту не стоят?
— Нет. Но у меня в пятницу кончается практика.
— Тем лучше. Проводи нас в следующее воскресенье на Азовское. Ты тут все стежки-дорожки знаешь. Душа бродяги воли просит. Там вода теплая, покупаемся, позагораем. Короче: пикник втроем "прощай лето". Айда? Придешь за мной утром.
— От меня ближе, — ответил я.
— Лады.
— Поклон Изабелле Станиславовне, — вспомнила Наташа.
Я хотел было вдруг гордо отказаться от пикника, да сил не хватило.
Я плохо спал, и мне очень хотелось принести из сарая и положить на окно голубую рапану. Ну почему, почему я такой несчастливый?
Утро рокового дня началось обычно, со стука тетушки в мое окно: по выходным я будильник не заводил.
— К тебе гости, дорогой соня-засоня.
Это был Гриня.
Он, пригнувшись, ввалился во времянку, посмотрел на мои этюды, наброски, поводил пальцем по географическим картам на стене, полистал книги на полках и даже попробовал пошевелить инструментальный стол. Когда он стал доставать из банок с водой кисти и тыкать ими в старую газету, я не выдержал:
— А Наташа?
Гриня усмехнулся.
— Наташа еще спит. Я у них — как там? — персона, э-э…
— Нон грата?
— Персона нон грата. Вы приятели на почве языкознания. Зайдешь?
— Я думал, она у тебя живет, — хмуро выдавил я. — Ей там так понравилось.
— Я что — дурак? — Гриня подмигнул мне. — Ей еще восемнадцати нет. По уголовному кодексу — малолетка.
— Конечно, — язвительно усмехнулся я. — Как бы чего не вышло, человек ты в футляре.
— Отсидишь с полгодика в тюрьме, поймешь, — возразил Гриня. — Идешь?
Я стал собираться.
— Позавтракаешь, господин в футляре?
— Уже, — обиженно отказался бывший труболет.
Я люблю степь. Степь и море. Открытый горизонт манит меня не своей таинственностью — что, мол, там, за ним? — а именно своей открытостью. Когда я поднимаюсь на вершину степного кургана или на капитанский мостик, душу охватывает сознание могучести и величия, к которому и ты причастен: хотя бы тем, что можешь ощущать и видеть его. От края и до края летят над головой облака, сизые волны ковыля или пенного моря уплывают вдаль, планета летит, дрожит и вибрирует под ногами — знай держись! Уставший орел или альбатрос опирается крыльями на прозрачный воздух, и кажется — висит на месте, но нет! Подхваченный неудержимым движением, и он мчится в будущее, и ему тоже неведомо: каково оно?
— А это что за чудо? — спросил Гриня, кивнув на булькающее озерцо грязи в стороне, и шагнул к нему.
— Пеклы. Люди так зовут. А вообще — грязевые вулканы. Говорят, один ученый-геолог хотел температуру измерить: подошел, градусник сунул да и провалился по пояс, его потихоньку и потянуло. Хорошо, чабан недалеко отару пас — услышал.