Выбрать главу

Грини дома не было. На мой упрямый стук выглянула дородная женщина лет пятидесяти, в калошах на босу ногу и в душегрейке без пуговиц.

— Я недавно вернулся со службы, — объяснил я. — Говорят, с вашим соседом случилось несчастье?

— Бог наказал, — радостно сообщила женщина. — Я сразу всем сказала, как он бабнастасьиных кошек утопил: аукнутся убивцу кошкины слезки, — она почесала пальцем неровный седоватый пробор, поманила меня этим пальцем и прошептала: — Первую осень и зиму ничего жил, попивал малость, правда. И то: один, заработок у грузчиков хороший, что делать мужику? А как-то летом, в самую жару, дуреть начал, — женщина оглянулась по сторонам, кинула взгляд вверх, на заплеванную лестницу ко второму этажу, уперла руки в бока и вдруг вызывающе громко заявила: — Чокнулся. — И снова глянула вверх: видно, там жил кто-то из ее недругов.

— Как это: чокнулся? — попросил я растолковать.

— По ночам разговаривать стал, — снова зашептала женщина, поправляя засаленный фартук. — А то как заорет: "Руку, — кричит, — дайте руку!" И пить стал не в меру, прямо-таки запоями. А потом, известное дело, туда угодил. — Женщина покрутила ревматическим пальцем у виска.

— А ослеп-то как? — спросил я. — Давно ли?

— С месяц назад. Один дружок по пьяни пепельницей по башке отоварил: опивки не поделили, ироды поганые.

— Пепельницей? — ошалело спросил я.

— Раковиной, — охотно уточнила женщина и восторженно вытаращила глаза. — Во-о-от такой, — она показала объем величиной с хорошую сковородку. — Уж на что тяжела была: я сама, бывало, окурки туда сметала, — женщина смутилась. — Знаете, зайдешь иногда помочь, прибрать малость… мужик без призора все-таки.

— Так что с раковиной? — поинтересовался я.

— Вдребезги, — женщина восхищенно всплеснула руками. — Вот на такусенькие кусочки брызнула, — она показала кончик мизинца. — Гриня, бедняга, два месяца отвалялся и ослеп. Недели две как вышел. Не совсем ослеп, но солнечного света не терпит: в черных очках ходит. И с палочкой.

— Придет, передайте ему, — хмуро сказал я, подавая портвейн. — Скажите, Марк вернулся со службы. В загранку, мол, готовится.

— И-и, миленький, — довольно запричитала женщина. — Уж мы с ним друг друга — ни-ни, ни в жисть не обманем. Хотела идти, но ужо я его дождусь, ты будь уверен.

Я побрел домой.

Вот тут-то вскоре и появилась в городе белая собака с голубыми глазами.

Уже промерзла и позванивала под ногами земля, осыпанная редким снежком, уже по утрам подымался над проливом холодный парок, уже казалось, что по ночам Вечный огонь на холме Митридат немного согревает город, стылое небо и душу, уже после штормового грего ледяные сосульки свешивались с каменных перил опустевшей набережной, когда от кого-то услышал я в автобусе про эту собаку.

— Они, черти залетные, все лето поди гуляли с ней по набережной, а осенью — на самолет и — фьють… Собак в самолет не пускают, вот и прощай, верный друг, — горячился один голос.

— Да нет, — не соглашался другой, порассудительнее. — Такую породистую собаку зазря не оставят. Она, может, на деньги дороже любого билета. Не говоря уж о человечности.

— И-и, милый-дорогой, — усмехнулся горячий голос. — Нашел с кого человечность спрашивать: с курортников!

На юге, во всяком случае в Керчи, местное население твердо уверено, что все зло этого мира: пляжные кражи, разврат, пьянство, болезни и особенно взлет рыночных цен привозят с собой курортники. Курортниками здесь зовут всех приезжающих летом: и дикарей, и гостей, и проезжих, и меньше всего — собственно прибывших в санатории и на курорты, поскольку те живут в пансионатах и по базарам, диким пляжам и по переполненным магазинам и столовым, как правило, не шастают.

— Нашел с кого совесть спрашивать: с курортников! — повторил горячий голос.

— И среди них есть люди, — возразил рассудительный.

— Брось лапшу на уши вешать, — возмутился горячий.

— А что за собака? — спросил кто-то.

— Не встречал? — затараторил горячий. — Вроде колли, шотландской овчарки, только та коричневая с белым пузом, а эта вся — белым-белехонька. А шерсть, что волос: длинный да волнистый — страсть.

— Шерсть — куда ни шло, — добавил рассудительный. — А вот глаза… Видел у собак голубые глаза? Даже не голубые, а синие-синие.

— И ошейник — зеленый. Видел когда-нибудь зеленый ошейник? — вставил горячий.

— С номерком? — спросил любопытный.

— Вроде нет, — согласились на этот раз друг с другом оба очевидца.

Горячий добавил:

— Говорят, вторую неделю бегает по городу, во все дворы заглядывает.