Демонстранты снова осаждали Армори-плейс, по Иллинойс-авеню шли марши, фотографии жертв Хогана заполняли страницы газет и журналов. Из камеры, где он сидел в ожидании суда, Уолтер Драгонетт сообщил журналистам, что по его представлениям сержант Хоган всегда был истинным джентльменом и что для него настало время исцеления.
После долгих юридических препирательств восемнадцать человек были освобождены из тюрем, где они отбывали пожизненные заключения. Двух ни в чем неповинных людей во Флориде успели, к сожалению, расстрелять. Все восемнадцать освобожденных, а также семьи" двоих казненных возбудили против полиции иски.
В сентябре некий издательский концерн объявил, что намерен выпустить книгу под названием «Признания Майкла Хогана», доход от продажи которой пойдет семьям невинных жертв.
В октябре я закончил первый черновик «Царствия небесного», огляделся и увидел, что солнце по-прежнему освещает улицы Сохо. Температура держится около восьмидесяти по Фаренгейту, а юные биржевые маклеры, сидящие по выходным в ресторанах и кафе, все больше походят на Джимбо, каким я видел его по телевизору в последний день своего пребывания в Миллхейвене. Папаша пришел домой с ужасными новостями о задержке зарплаты. Некоторые молодые люди в нарочито повседневной одежде носили трехдневную щетину и курили, передавая друг другу, «Кэмел» без фильтра. Я начал переписывать и редактировать «Царствие небесное», и к началу декабря, когда я закончил книгу, передал ее своему агенту и издателю и раздал копии друзьям, температура снизилась уже до сорока градусов.
Неделю спустя я обедал в «Шантерле» с Энн Фолджер, моим редактором. В Анне нет ничего богемного. Это строгая блондинка тридцати с лишним лет, приятный собеседник и отличный редактор. Она высказала весьма полезные идеи о том, как улучшить некоторые части книги – работа должна была занять не больше двух дней.
Довольный нашим разговором и как никогда увлеченный Энн Фолджер, я вернулся домой, достал из чулана спрятанную там мою личную копию «признаний Майкла Хогана» – посылку, отправленную на мое имя Томом Пасмором, которую я так и не открыл. Теперь я отнес ее вниз и выбросил в мусорный бак «Сайгона». А потом вернулся к себе, чтобы окончательно завершить работу над книгой.
2
На следующий день была суббота, а декабрь по-прежнему норовил притвориться серединой октября. Я встал довольно поздно и надел пиджак, чтобы выйти позавтракать в городе и прогуляться, прежде чем снова сесть за правку книги. В Сохо обычно не так торопятся начать встречать Рождество, как в Манхэттене, но все же я увидел несколько Санта-Клаусов и наряженных деревьев, присыпанных фальшивым снегом, в витринах универмагов, а из динамиков в кафе, где я пил кофе, лилась медленная приятная музыка, в которой я вскоре узнал «Рождественский концерт» Корелли. И только тут я понял, что сижу в том же кафе, где побывал перед тем, как увидел Аллена Стоуна, вылезающего из машины. Казалось, что это было несколько лет – а не месяцев – назад – я вспомнил те дни, когда писал по двадцать страниц за ночь. Всего я написал таким образом триста страниц, и вдруг обнаружил, что скучаю по тому волшебному экстатическому состоянию. Чтобы обрести его вновь, если только его можно обрести, не пережив все то, что я пережил тогда, я должен был написать новую книгу.
Когда я поднялся наверх и едва успел вставить ключ в замочную скважину, раздался телефонный звонок. Я открыл дверь и кинулся к телефону, сбрасывая на ходу пиджак. Но автоответчик включился раньше, чем я успел добежать до стола, и я услышал голос Тома Пасмора.
– Привет, это я – Ниро Вульф с Истерн Шор-драйв, у меня есть для тебя кое-какие новости, поэтому...
Я схватил трубку.
– Я здесь. Привет. Что же это за новости? Новые потрясения в Миллхейвене?
– Ну, вообще-то у нас тут уже три дня валит снег. И температура восемнадцать ниже нуля. Как твоя книга?
– Она закончена, – ответил я. – Почему бы тебе не приехать сюда и не помочь мне отметить это событие?
– Может быть, я так и сделаю. Если этот снегопад когда-нибудь прекратится, я мог бы прилететь на праздники. Ты действительно этого хотел?
– Да, конечно, выбирайся из своей ледяной коробки и проведи недельку в солнечном Нью-Йорке. Я буду очень рад тебя видеть, – я сделал паузу, но Том ничего не говорил, и я почувствовал дрожь нетерпения. – Волнения ведь уже улеглись, не так ли?