Совсем темно уже стало, люди с коптящими факелами прибежали. В неверном их свете странным, бледным лицо царь-девы показалось князю. И не мог понять он, кто по крови она — будто и не встречал таких людей в этих горах, лишь по одежде жужанка. Но разве он не видал жужаньских девиц и женщин? Все они как одна трусихи, глаз не поднимут, оружие в руки не возьмут; у мужей, воинов и разбойников, тише воды себя держат. О том, чтобы ночью приехать в чужое стойбище, даже мысли не народилось бы в глупых их головах. «Уж не хозяева ли гор пожаловали?» — мелькнула мысль, но Шэно прогнал ее: даже если и есть такие, это духи бесплотные, а перед ним были люди, живые, враги жужане.
Спешился князь, как положено ему перед жужаньской знатью. Но поклониться деве не мог заставить себя. Она же на него смотрела без презрения, а спокойно и даже как будто с любопытством.
— Твое имя Ашина? — спросила на местном наречии. Как услышала кричавшего на всю долину вестника, так и запомнила. Не поправил князь, кивнул: приятно ему было, что и жужаньская дева его господином волком зовет.
— Долго не было тебя, заставил нас ждать, — сказала, и голос ее был мягким, певучим.
— В плавильне я был. — Шэно замялся, не зная, как обратиться к ней. Госпожой назвать не решался. — Не знал я, что такие дорогие гости приедут к ночи.
— Конечно, не знал, — будто с насмешкой сказала дева, и Шэно вспыхнул: не над ним ли смеется? — Звать-то звал, но мог ли надеяться, что приедем? Впускай в дом, Ашина, разговор у меня к тебе долгий, не на конях его вести.
— Как приглашу тебя к очагу, дева? — Шэно нашел наконец, как обратиться. — Пуст мой дом, не ждал я гостей, а для меня слуги даже огонь не держали сегодня.
Думал он: прогневается сейчас царь-дева, вскричит. Но принять их в пустом доме, где очаг не горел два дня, большим оскорблением было бы.
— То-то ты гостей встречаешь, — отвечала, однако, дева с усмешкой. — Впускай, Ашина, воин в походе конину ест, мы не гордые.
Делать нечего. Крикнул Шэно своим людям, чтоб помогли спешиться гостье, бросились те перед конем ее, в снег повалились, спины свои под ноги ей подставили. Но засмеялась дева, тронула коня. Два шага отошел конь, и легко она спрыгнула, даже снег будто не хрустнул. Подошла к Шэно, ниже его на полголовы оказалась, и сказала, не скрывая смеха:
— Плохо ты меня понял, князь. Не догадался еще: я воин. Если захочешь, и в бою себя покажу.
— Если хочешь того, — отвечал князь, опешив от смелости девы и от жгучих, темных ее глаз, которыми до сердца прожгла его.
Но она только расхохоталась и бросила:
— Пойдем в дом, — и сама первая в юрту вошла.
Воины ее следом.
Дрогнуло что-то в Шэно: не ловушка ли? Не может дева жужани вести себя так смело! Вот заманят и зарежут в собственном доме. Он сжал под шубой рукоятку меча. Только зачем это ей? Нет, сказала, что дело есть, значит, есть дело, без этого не приехала бы к нему ночью, одна. Крикнул князь людям, чтоб начеку были, но только вдвое больше жужаньских воинов стояло на дворе, и, смирившись, вошел в дом.
А как вошел — остолбенел на пороге. Показалось даже, что не в свой дом попал: бедная походная юрта преобразилась, по стенам висели ковры, богатые войлоки на полу расстелены, пышные подушки лежали по углам. Светильники расставлены по дому, от их яркого света зажмурился даже князь. В центре горел очаг, словно не только что его сложили, а весь день горел, дом прогрелся. Над огнем висел казан, в нем булькала похлебка, и жаркий, сладкий дух вареного мяса ударил в нос Шэно, так что желудок подвело. Перед очагом стояли блюда, на них лепешки и вареные бараньи ребра. Глиняный кувшин был с молочной водкой, а на стене огромный мех с кумысом — в жизни такого большого не видел Шэно.
Дева хоть и на месте гостя перед очагом сидела, но хозяйкой дома показалась ему. И прислуживали ей не слуги, а ее же воины, мужчины. И так расторопно, так ловко делали все. Растерялся Шэно, а гостья засмеялась и к огню пригласила:
— Садись, Ашина, хозяином добрым будь мне.
Ничего не ответил Шэно, прошел и сел на свое место. Тут же ему полную чашу кумыса поднесли. Подумал было, пить ли, довериться ли странным людям, но гостья опять на него так весело, жарко, в самую душу взглянула, что он махнул на все рукой — и полную чашу выпил. Сердце сразу взбодрилось, смелее глянул князь. Хотел что-то сказать деве, но она палец к губам приложила, мясо подвинула — ешь! И Шэно не заставил себя упрашивать, за оба дня, что тяжело так работал, насыщаться стал.