Антон, напротив, поступил по-английски, хотя и не знал этого:
явился, когда профессор запивал рюмкой хереса в граненой, хрустальной рюмке первую серию блинов. Антон покраснел. Он думал, что опаздывать неудобно, и невнятно извинился. За столом был молчалив. Иногда беспричинно краснел и вздыхал. Машоpa тоже держалась сдержанно. Выглядела она несколько худее и бледнее обычного.
Затем заговорили о литературе. Профессор назвал возможных кандидатов в Академию. Хвалил научность и обоснован
Недоразумение (лат.).
397
ность реферата в Литературном Обществе. Наталья Григорьевна говорила, что сейчас ее интересуют те малоизвестные французские лирики XVII века, которых можно бы считать запоздалыми учениками Ронсара и которые несправедливо заглушены ложноклассицизмом. В частности, она занимается Теофилем де Вио. Профессор съел еще блинов и одобрил.
После завтрака Машура позвала Антона наверх. Был теплый, полувесенний день. Навоз на дворе порыжел. В нем разбирались куры. С крыш капало. Легко, приветливо светлел в Машуриной чистой комнате масленичный день.
Она довольно долго играла Антону сонату Баха. Он сидел в кресле, все молча, не совсем для нее понятный. Кончив, она свернула ноты и сказала:
- Я перед тобой во многом виновата. Если можешь, прости. Антон подпер голову руками.
- Прощать здесь не за что. Кто же виноват, что я не загадочный герой, а студент-математик, ничем еще не знаменитый... И никто не виноват, если я... если у меня...
Он взволновался, задохнулся и встал.
- Я не могу же тебя заставить,- говорил он через несколько минут, ломая крепкими пальцами какую-то коробочку,- не могу же заставить любить меня так, как хотел бы... И даже понимать меня, таким, какой я есть. Ты же, все-таки, меня всего не знаешь или не хочешь знать.
Он опять горячился.
- Ты считаешь меня ничтожеством, я в твоих глазах влюбленный студент, которого приятно держать около себя...
Машура подошла к нему, положила руки на плечи и поцеловала в лоб.
- Милый,- сказала она,- я не считаю тебя ничтожеством. Ты это знаешь.
- Да, но все это не то, не так...- Антон опять сел, взял ее за руку.- Тут дело не в прощении...
Машура молчала и смотрела на него. Потом вдруг улыбнулась.
- У тебя страшно милый вихор,- сказала она, взялась за кольцо волос на его лбу и навила на палец.- Он у тебя всегда был, сколько тебя помню. И всегда придавал тебе серьезный, важный вид.
Антон поднял голову.
- Может быть. я не умею причесываться...
- Нет, и не надо. Так гораздо лучше. Наши девчонки, гимназистки, очень уважали тебя именно за голову. Ты так Сократом и назывался.
Антон улыбнулся.
- Сократ был лысым, а ты говоришь, вихор...
- Это ничего не значит. Тебе и не надо быть лысым.
Она подала ему зеркальце, он посмотрелся. Машура зашла
ЗЗД
сзади кресла, засмеялась, схватила его за уши и стала слегка раскачивать голову.
- Говорят, что женщины - кокетки, а по-моему, у вас,
мужчин, кокетства даже больше, только как-то это не считается. Антон стал защищаться, но несколько сконфузился. Машура же продолжала, что любовь любовью, но в каждом
есть, как она выразилась, шантеклер, петух, распускающий
хвост.
- Например, это безобразие,- продолжала она,- ты знаешь, маскарад, на который меня звала Анна Дмитриевна, кончился-таки дуэлью. Бедного Ретизанова подстрелили, и, конечно, из-за женщины.
Машуре вдруг стало почти весело. Был ли тут светлый, веселый день, или устала она тосковать, и брала в ней свое молодость, но захотелось даже подурить, покривляться.
Она стала пред Антоном на колени и сказала:
- Ваше превосходительство, а ничего, что я навестила раненого Ретизанова? И опять обещалась еще зайти?
Антон засмеялся опять смущенно, но чем-то был доволен.
- Я знаю только одно,- сказал он, краснея,- что если нас ты укоряешь в шантеклерстве, то в вас, отродьях Евы, есть-таки нечто... от древнего Змия.
Через час Антон уходил от нее, взволнованный и смущенный, но по-радостному. Он не совсем отдавал себе отчет, и некая прежняя тяжесть сидела в нем, но этот день и в его мрачную жизнь внес как бы просвет. Ничего не было говорено всерьез, но вновь он уносил в душе обаяние Машуры, которая и мучила, и восхищала его столько времени.
Машура же ни о чем особенно не думала; разыгрывала своего Баха, ходила на заседания "Белого Голубя", и иногда, в теплые светлые дни по-детски радовалась весне, шагая где-нибудь по Никитскому бульвару, мимо дома, где умер Гоголь. Все-таки прочности не было в ее душе.
В один из таких дней зашла она на Пречистенку, к Ретизанову.
Его здоровье то улучшалось, то ухудшалось, опасность прошла, но в общем он сильно изнемог. С его худого лица торчали седоватые усы; глаза казались еще больше.
- Вы очень добры,- сказал он, приподымаясь на постели.- Ха! Мне очень нравится, что вот вы взяли и пришли... во второй раз.
Машура поставила ему на стол букетик живых цветов.
- Мне хотелось взглянуть, как вы...
- И еще принесла цветов! Он улыбнулся, взял и понюхал.
- Этой зимой я посылал много цветов в Петербург, Елизавете Андреевне, Ха! Она меня отдаривала, когда я вот так... захворал. Но последнее время редко стала заходить.
- Да ведь она...- Машура чуть было не договорила - "уезжает", но вовремя остановилась. Как раз неделю назад, на собрании "Белого Голубя", она прощалась надолго, сказала, что едет за границу. Машура знала даже с кем. Она слегка вздохнула и сказала:
- Вероятно, очень занята.
Ретизанов оживился и стал рассказывать о ее танцах. По его мнению, из нее выйдет великий художник. Ритм и божественная легкость составляют основу ее существа. Другие ходят, говорят, смеются - в ней же присутствует богиня, и лишь острый взгляд посвященного может понять всю ее прелесть. Грубых людей, как Никодимова. такие существа раздражают. Потому он и вел себя с ней так в маскараде.
- В Елизавете Андреевне,- говорил Ретизанов,- необыкновенно чисто проявилась стихия женственного. Голубоватое эфирное вещество, полное легкости и света.
- Голубая звезда,- сказала Машура и вдруг покраснела.
- Что? - вскрикнул Ретизанов.- Как вы сказали? Машура повторила.
- Голубая звезда!-произнес он в изумлении.--Нет, позвольте... в каком смысле?