- Негодяй! Скотина! Извращенец!
В два скачка он одолел разделявшие нас ступеньки и, если бы полицейский не схватил его за руки, набросился бы на меня с кулаками. Шанжуа дю Жестар - рослый, грузный, лысый, коммерческой складки человек о трех подбородках, которыми он как добрый католик мог бы поделиться с ближним. До сих пор мы отлично ладили, поскольку оба понимали: хочешь жить в мире с соседом - поменьше с ним встречайся. Но на этот раз он прямо-таки рвался из кожи вон мне навстречу.
- Мерзавец! Маньяк!
Он захлебнулся, явно не находя больше слов, что неудивительно, поскольку согласно последним социологическим исследованиям словарный запас современного француза сократился на пятьдесят процентов по сравнению с прошлым веком. Я поспешил ему на помощь и с готовностью подсказал:
- Дерьмоед! Хулигад! Безомразник!
Но он принял мои добрые намерения за личные оскорбления, и блюстители порядка еле сдержали новый его порыв.
- Подонок! Так оскорбить честную женщину!
- Пройдемте в участок! - сказал один из блюстителей, пресекая с молчаливого согласия напарника всякие разговоры о честности.
Шанжуа дю Жестар плюнул мне в лицо, но не попал - я стоял на три ступеньки выше.
Блюстители затолкали его в квартиру и заперли, а меня взяли под руки и еще раз настойчиво пригласили в участок.
Представьте же мою радость, когда за решеткой в полицейском комиссариате XV округа я увидел... кого же, как не моего драгоценного Голубчика, свернувшегося собственной персоной в тугую, готовую к самообороне пружину! В помещении сидел он один, всех завсегдатаев: дежурных потаскушек и беспаспортных туристов, не сумевших доказать, что они японцы, - эвакуировали. Я бросился к решетке, протянул руки сквозь прутья и стал гладить Голубчика. Он узнал мою ласку, стремительно распустил узлы и с державной легкостью воздвиг в воздухе спираль, представ во всем своем великолепии и подставив мне голову, особо чувствительную к изъявлению братских чувств. Тут одна эвакуированная потаскушка, - не могу без волнения вспомнить! - белокурая потаскушка, прелестная, как каждая не успевшая утратить веры в свое дело шлюха, сказала:
- Какая лапочка!
Я вспыхнул и затрепетал от этого комплимента. Затем меня провели к уже знакомому комиссару, и я наконец узнал, что произошло между Голубчиком и внешним миром.
Голубчик обожает плескаться, мне приходится постоянно следить, чтобы он не шалил в туалете, где вода не первой свежести. Но в тот день перед уходом я, должно быть, неплотно прикрыл дверь, и любознательный удав дорвался. Ну, а дальше все пошло как по писаному: он обследовал унитаз, нашел дыру, радостно влез в нее и заполз в канализационную трубу. Приятная освежающая прогулка - и он вынырнул этажом ниже, в туалете Шанжуа дю Жестаров, как раз в тот момент, когда хозяйка восседала на толчке. Голубчик высунулся, чтобы глотнуть воздуха и осмотреться, и при этом задел особу мадам Шанжуа дю Жестар. Будучи женщиной весьма степенной, имеющей склонность к классической музыке и утонченному вышиванию, она сначала решила, что ей почудилось. Однако Голубчик проявил упорство и еще несколько раз легонько боднул мадам Шанжуа дю Жестар в интересное место. Тогда она подумала, не засорилась ли труба, привстав, заглянула в унитаз, и глазам ее предстал вздымающийся из воды удав. Бедная женщина испустила страшный вопль и, не сходя с места, потеряла сознание. Ее легко понять: в Голубчике два с лишним метра, для человека непривычного это многовато. Тут-то и последовала упомянутая выше бурная сцена с участием Шанжуа дю Жестара, "скорой помощи" и наряда полиции. Я попытался объяснить комиссару, что Голубчик - абсолютно невинное существо и ни за что не притронулся бы к прелестям почтенной мадам Шанжуа дю Жестар, если бы не вмешался случай. Но тут ввели разгневанного супруга, который, в свою очередь, немедленно вмешался и заорал на меня: "Свинья! Подонок!" - как будто это я просочился в канализацию, чтобы пощупать его супругу за пикантные места. Я оборонялся как мог, втолковывал ему, что я занимаюсь не чем-нибудь, а статистикой и не имею обыкновения ползать по вонючим трубам, - все напрасно: Шанжуа дю Жестар вцепился в меня мертвой хваткой. Комиссар сказал, что меня могут привлечь к суду за нанесение ущерба психическому здоровью с его возмещением. Он опять спросил, есть ли у меня разрешение на содержание экзотических эмигрантов в домашних условиях, и я опять предъявил ему документ. Стоило большого труда убедить его, что я не спускал Голубчика в канализацию с каким-то тайным умыслом. Наконец мне разрешили забрать удава, я шагнул за решетку, взял его на руки, а он в ту же минуту прижался головой к моему плечу и заснул от перевозбуждения.
Попрощавшись со всем обществом, я хотел поскорее уйти восвояси, но комиссар остановил меня. Вы не можете идти по улице, обернувшись удавом, сказал он отеческим тоном. - Париж - Город нервный, достаточно искры, чтобы вызвать взрыв. По инерции все худо-бедно идет своим чередом. Но если народ взбаламутить, показать ему иные возможности, он разнесет все к чертям.
В то же время комиссар протянул руку и потрепал буйную головушку Голубчика.
- Красота! Живая природа! - сказал он и вздохнул из глубины своей полицейской души. - О-хо-хо! Бывает же!
- Еще бы! - подхватил я. - При моей профессии так приятно прийти вечером домой и найти образчик живой природы.
- Что и говорить, - подытожил он. - Ладно, идите, только будьте осторожны. Возьмите такси. Обстановка в Париже накалена до крайности. Все держится только в силу привычки. Недавно один тип бегал по улице и стрелял направо-налево, в правых и виноватых. А тут еще вы с вашим удавом... Люди примут это за покушение на привычный образ жизни. Ну, счастливо. Но больше не попадайтесь в трубу и не щекочите порядочных дам в неположенном месте. Конечно, конечно, это не вы, а удав, я все понимаю, но ответственность все равно на вас.
Он не сводил глаз с Голубчика. Все-таки не каждый день такое увидишь. Потаскушки и даже подчиненные комиссара тоже смотрели как зачарованные. В каменных джунглях не часто встретишь явление природы. Все люди как люди, а тут особь совсем другого вида!
- Да, это дело долгое и кропотливое, - сказал комиссар. Туманное замечание, но для меня в нем забрезжила Надежда.