Я приготовился защищать Голубчика. Как бы между прочим опустил руку в карман пиджака. Тревожные сирены взвыли на пороге сердца, я напружинился и занял круговую оборону. Мой подпольный шеф Жан Мулен когда-то тоже попал в ловушку и был схвачен гестапо в Калюире. Голубчик безмятежным клубком лежал в кресле, вполглаза поглядывал на всех с величавым презрением. Ни дать ни взять особь другого вида. Безупречная маскировка, и бумаги в полном порядке. Жан Мулен умер, но не выдал себя.
- Интересно, каково живется удаву? - спросил Бранкадье, подчиненный Ламбержака.
- Ничего, привык, - ответил я.
- Привычка - вторая натура, - глубокомысленно изрек Ламбержак. Я сухо подтвердил:
- Именно. Кем быть - распоряжается случай, а там уж выкручивайся как знаешь.
- Приспособление к среде, - сказал Ламбержак.
- Приспособление - это и есть среда, - поправил я.
- А что они едят? - спросил Бранкадье.
Тут я заметил, что Лотар и мадемуазель Дрейфус пошли на кухню. Смотрят в холодильнике, что я ем!
Я застыл в немом негодовании.
Удавы не нападают на человека. Это все клевета, и Голубчик мирно дремал в своем животном состоянии.
Все же я не выдержал и ринулся на кухню.
Юнцы в гостиной у меня за спиной так и прыснули. Мадемуазель Дрейфус искала в шкафу чашки. Я встал рядом, сложив руки на груди и улыбаясь с видом презрительного превосходства.
- Я спущусь и буду ждать вас в машине, - сказал Лотар. - А то она ненадежно припаркована. Пока. Ваш удав очень мил. Я с удовольствием на него посмотрел. До понедельника, месье...
Я ясно расслышал непроизнесенное "месье Голубчик".
- ...месье Кузен. И спасибо. Удав в домашних условиях - это так интересно.
Мадемуазель Дрейфус закрыла шкафчик. Естественно, больше чашек у меня не было - дома я считаю не больше чем до двух. И я не понимал, почему она на меня так смотрит.
- Мне, право, очень неприятно, - сказала она. - Поверьте. Так получилось. Они тоже захотели посмотреть на удава...
Мадемуазель Дрейфус опустила густо поросшие ресницами глаза. Она едва не плакала. Описан случай, когда потерпевший кораблекрушение матрос трое суток погибал в открытом море и все-таки был спасен. Главное - не захлебнуться. И я жадно глотал воздух. А мадемуазель Дрейфус все стояла, опустив глаза, на грани моих слез. И тогда... Тогда я горько усмехнулся и распахнул холодильник.
- Пожалуйста. Смотрите, если хотите.
Яйца, молоко, масло, ветчина. Все как у людей и с равным правом. Масло, яйца, ветчина - среднестатистический рацион. Правда, живых мышей я не ем, не привык, еще не настолько приспособился.
Если я и ошибка, недоразумение, которое подлые негодяи хотят устранить, то чисто человеческого свойства.
Дверца закрылась, и я снова сложил руки на груди.
- Где же ваш удав? - тихонько спросила мадемуазель Дрейфус.
Она хотела сказать, что мне не надо ничего доказывать и нечего оправдываться, моя человеческая природа для нее не подлежит сомнению, и она понимает, что я не удав.
Мы вернулись в гостиную.
По дороге случилось невероятное. Она пожала мне руку.
Я понял это не сразу, поначалу списав на несчастный случай, каприз праздной конечности, вне всякой связи с системой священного права.
Порог гостиной мы переступили в мире и согласии.
Ламбержак и Бранкадье, склонившись над креслом, разглядывали Голубчика.
- Он прекрасно ухожен, - сказал Ламбержак. - Это ваша заслуга.
- И давно у вас эта страсть к природе? - спросил Бранкадье.
- Не знаю, - уклончиво ответил я, не опуская скрещенных на груди рук. - А что? Мечтать ведь, кажется, никому не возбраняется.
И, поднимая голову все выше, а руки стискивая все крепче, прибавил:
- С природой все не так просто.
- Конечно, проблемы среды, - подхватил Ламбержак. - Виды на грани истребления нуждаются в защите.
- Вся надежда на фактор ошибки, - вымолвил я, но объяснять не стал все равно они бессильны.
- Многие обезьяны, киты и тюлени тоже под угрозой, - сказал Бранкадье.
- Да уж, забот невпроворот, - подтвердил я с самым серьезным видом.
- А некоторые уже почти не существуют, - сказал Ламбержак.
Я проглотил намек не моргнув глазом.
- В общем, есть над чем потрудиться. - Ламбержак потер руки, будто собираясь закусить, и, сверкнув пробором, выпрямился.
- Похвально, очень похвально, - сказал он, глядя мне в лицо. - Видно, что вы-то не сидите сложа руки.
А я как раз изо всех сил сжимал сложенные на груди руки, пока не стало жарко. Руки - ведущий орган для поддержания душевного комфорта.
Я безмолвно овладевал высотой положения. Если бы не разбитые сердца несчастных салфеток, вышел бы вообще без потерь. Но они мучительно краснели вместе с беззащитными ландышами, и я никак не мог прикрыть их.
Мадемуазель Дрейфус, отойдя к окну, где посветлее, наводила красоту. Она ждала, чтобы лишние ушли, но те и в ус не дули. Ничего не поделаешь: среда всегда окружает, осаждает и досаждает.
Пользуясь случаем, замечу невзначай, но с чувством: моя заветная мечта - видоизмененный язык. Небывалый, с безграничными возможностями.
В этой же связи из другой области: каждый раз, когда я прохожу по улице Соль мимо мясного магазина, мясник подмигивает мне и тычет кончиком ножа в разложенные на витрине безмолвные красные куски. Ему-то что, мясникам к бойне не привыкать, а я... Я ощущаю острую нехватку английской флегмы. Вид онемевших языков на мясном прилавке заставляет громко роптать мое чувство справедливости и оживляет убитого горем попугая в глубине корзины. Пример с попугаями весьма показателен в силу природной ограниченности их выразительных средств скудным, однообразным, принудительным языком. В результате: забитость и подавленность на самом дне корзинки. Вы скажете, на свете есть поэты и они героически борются со всеобщей избитостью, однако их не воспринимают всерьез ввиду незначительных тиражей и мощного отвлекающего действия средств массовой информации. Исключение составляет советская Россия, где поэтов неукоснительно искореняют как недопустимое отклонение от нормы, наносящее урон поточному производству абортов и производной от него цивилизации.
Ну, а этого нашего мясника я особенно опасаюсь: всему кварталу известно его пристрастие к деликатесам.
Мадемуазель Дрейфус спрятала помаду в сумочку, щелкнула замочком и протянула мне руку. На Голубчика она даже не взглянула. Чернокожие болезненно относятся к намекам на свое происхождение, им сразу мерещатся джунгли, обезьяны, расисты и все такое прочее. Между тем низшей расы не существует, хотя бы потому, что ниже некуда.