– Понимаете, он обязан вас выслушать, он за это получает деньги. Усаживаете его в кресло, заставляете взять карандаш с блокнотом и записывать каждое ваше слово. Он на то и существует, что интересуется вами, такова его роль в обществе потребления.
Поначалу я не пропускал ни одного занятия и кое-чему научился: например, обставлял свои поездки в метро приятными, вежливыми репликами соседей.
– Месье Дюр, ваша очередь. Расскажите нам, для чего вы хотите стать чревовещателем.
– Для того, чтобы обратить на себя внимание, выделиться. В «Дешевых товарах» мимо ме ня каждый день проходит человек с тысячу, не меньше. Всем чего-то не хватает, и все хватают вещи. За год набирается тысяч триста, за восемь лет – чуть не десять миллионов, и все ми мо… Продавцов – тех хоть замечают, к ним обращаются, что-то спрашивают, какое-никакое, а общение, ну, а на моем месте… За двадцать пять лет, что я прослужил в «Самаритен», мимо меня, считай, прошло все население Франции, да не один раз. Кажется, мог бы хоть кто-нибудь… Нет. Никто.
– Неужели? – подала голос кукла.
– Ни один человек.
– Нехило. А если самому дернуть кого-нибудь за рукав?
– И что сказать? О таких вещах не говорят.
– Вся беда от общества потребления, – вмешался я. – Всеобщее процветание. Всеобщая занятость.
– К… как это – всеобщая занятость? – спросил манекен, поперхнувшись от волнения первым словом.
– Всеобщая занятость – это всеобщая занятость, каждый занят, вот и все.
Я хотел изобразить смех, но выдохся, и манекен захрипел как удавленник.
– Больше силы! – командовал господин Паризи. – Выкладывайтесь до конца! Все наружу!
Нутром, и как можно сильнее! Выкладывайте все, не беда, если и с кровью. Там, в глубине, ваш настоящий голос. Заперт внутри, в чреве. В горле не то, один пустой звук. Пусть говорят потроха… Изливайтесь, извергайтесь! Это главное. Излияние – залог жизни. Внутри все накапливается, застаивается, загнивает, нарывает и убивает. Жмите во весь дух! И не бойтесь быть смешными. Смеяться будут над куклой, она на то и посажена. Начали!
– А если б мог, я бы сказал, – снова заговорил манекен, – жизнь невыносима, когда у тебя нет никого и ничего. Когда некому тебя любить…
– Вы пошевелили губами, месье Дюр, но это не беда. Продолжайте.
– … невыносимо, тяжело. Хоть бы одна живая душа поддержала.
– Перегрузка, – сказал я, – перегрузка центральных магистралей в час пик – типичная проблема мегаполиса. Слишком оживленное движение ведет к смертельному исходу, нужны кружные пути.
– Вот-вот, у нас в «Дешевых товарах» голова так и идет кругом, поток барахла выходит из-под контроля. Живой поток – не уследишь.
– Зато товары эмоционального потребления залеживаются, – сказал манекен, – не имея хождения на внутреннем рынке. Лежат на душе тяжелым грузом, образуют заторы. Как тут не взорваться? Есть, конечно, некоторый культурный выхлоп, но одним телевидением не обой тись. Всему есть предел…
– Отлично, месье Кузен, обнаруживайте все, что у вас там есть. И вы, месье Дюр, тоже продолжайте.
– В «Самаритен»…
– В «Самаритен» все для всех! – выдала кукла жизнерадостным тоном французского потребителя с политическом оттенком – не без тяги к объединенной Европе.
– Живой поток – распродажа-самообслуживание, заговорил Дюр, – завалены все прилавки. А вечером я, как все, еду домой на метро, без четверти семь, в самый час пик. Нигде так не почувствуешь эту, как вы говорите, полную занятость, как в вагоне метро или пригородной электричке в час пик.
– В силу тех же причин, из-за демографического потопа, я и держу удава. А вспомнил я о нем, потому что месье Дюр заговорил о метро и электричке. Он все очень верно сказал. Так вот, удав – это та самая живая душа, которая ждет вас вечером дома и может поддерживать вас сколько угодно.
– Прекрасно, месье Кузен, – сказал господин Паризи. – Не стесняйтесь обнаружить своего удава.
– Я долго терпел, – продолжал Дюр, – держался, пока была надежда, но теперь мне пятьдесят семь лет, из которых сорок поглотила полная – через край! – занятость…
– Превосходно, господа, – похвалил господин Паризи. – Вы делаете успехи. Теперь вы, месье Бурак. Нон там, слева от вас, стоит пепельница. Оживите-ка ее, помогите ей высказаться.
– Не понимаю, при чем тут я, – промолвила пепельница.
– Вот и мы ни при чем, – ответил Бурак и покраснел от удовольствия: ему удалось разговорить пепельницу, не разжимая губ.
– Вы нам больше ничего не скажете, месье Кузен?
– Людям не хватает святого эгоизма. Например, есть у меня один знакомый, некий Жалько, мы иногда встречаемся в кафе. Разговаривать не разговариваем, обычно молчим, но подружески. И вот как-то раз он на меня посмотрел и, должно быть, увидел в моих глазах что-то особенное, светлое. Подходит ко мне и говорит: «У вас не будет четырехсот франков взаймы?» И, представляете, протягивает руку! Слава Богу, у меня как раз были деньги. С тех пор я все время начеку. Чтобы не встретиться с ним. Как увижу на улице – сразу перехожу на другую сторону. Боюсь, как бы он не вернул долг. Но пока мы еще связаны. Такая игра стоит свеч!
– Позвольте заметить, что правительство все-таки тоже кое-что делает, – вмешалась кукла.
– Есть специально отведенные места для инвалидов.
– Вообще-то лично я собираюсь жениться, – объявил я, став в позу. – Мы уже много месяцев ездим в одном лифте. Моя невеста – девушка мечтательная, романтическая, с разви тым воображением, дитя тропиков, с такой, сами понимаете, все время боишься оказаться не на высоте. Но что такое лифт: пара минут – и все, разочаровать не успеешь, и репутация не пострадает. Я имею в виду не свою репутацию, а репутацию любви. Пара минут в скоростном лифте ничего не нарушит. Но я не согласен с уборщиком из нашего управления, этот ни во что больше не верит или, еще хуже, верит совсем не в то. Человек, его жизнь и его средства выживания – не игрушки. Кажется, кому-то из великих франкоязычников принадлежит фра за: «Терпение и труд все перетрут». И действительно, только благодаря терпению и усердию родителей мы живем в этом мире. В мире изобилия и высокого уровня всеобщих благ на душу.
– Месье Укор, прошу вас.
Укор был моложавый, но худосочный, изрядно потрепанный потребитель с замашками опального аристократа. Знаете таких? Человек обижен на весь мир, оскорблен необходимостью быть тем, что он есть, и вынужден терпеть эту несправедливость. Про себя, не делясь ни с кем – не из жадности, л скорее из жалости, – я прозвал его Вечным Укором. Я ему вполне сочувствовал и однажды, пожимая руку, пошутил:
– Что делать, не всем же быть резедой или королевским кондором.
Королевский кондор часто приходит мне на ум, потому что Голубчик часто видит его во сне – не крылья ли тому причиной?
Но Укор почему-то очень удивился, а некоторое время спустя я услышал, как он говорит господину Паризи:
– С какой стати этот зануда Кузен сует свой нос куда не просят!
А я-то думал, что хоть здесь найду друзей. Досадно, но, видно, сказывается нервное напряжение, комплекс неполноценности и отсутствие опыта.
Замечу кстати, но без повода и без намеков: недавно в газете писали, что во Флориде останавливается уличное движение из-за мошек. Они сталкиваются с лобовыми стеклами автомобилей во время брачного танца и разбиваются миллионами. Капельки любви залепляют стекло, останавливая даже грузовики. Ослепленные водители ничего не видят. Я прочел и поразился: какое скопление любви! Ночью мне снилось, что я кружусь в воздушном брачном танце с мадемуазель Дрейфус. Около часу я проснулся, и сколько ни старался вернуться в этот сон, ничего не получалось: снились одни грузовики.
Итак, я ушел из группы господина Паризи. Не из-за мошек – они ни при чем, а потому что понял: газета «Собеседник» по ошибке направила меня к настройщику. А я не хочу подстраиваться к среде, пусть среда подстраивается к нам. Говорю во множественном числе, чтобы было не так одиноко.